"Вершины не спят (Книга 1)" - читать интересную книгу автора (Кешоков Алим)

Часть первая

АУЛ ШХАЛЬМИВОКО

День рождения мальчика Лю был отмечен событием, памятным для всего аула.

Аул Шхальмивоко, что в переводе означает Долина Жерновов, раскинулся вдоль протоков реки того же названия. В старину главным занятием местных жителей было изготовление мельничных жерновов из камней, приносимых рекой. Эти жернова славились по всей Кабарде. На многолюдном базаре в Нальчике всегда пользовались спросом и малые жернова, потребные в каждом хозяйстве для ручного помола, и большие, мельничные. Не удавалось продать за деньги — брали зерном, мукой, а то и бараниной.

Но река служила на пользу славному ремеслу только во время таяния горных снегов и после длительных ливней. В иное время, мельчая, она оставляла лужи среди ослепительно-белых валунов и неторопливо несла посветлевшие воды по каменистым рукавам. Под высыхающими валунами мальчуганы выискивали: не занесло ли сюда какого-нибудь добра?

Иногда попадалась форель…

В день рождения Лю хлынул страшнейший ливень. Он заглушил все голоса селения — кудахтанье кур, гоготанье гусей, лай собак. Хозяева с опаской прислушивались, как в их садах ветер и ливень срывают яблоки, треплют солому на крышах… Но вот ливень прошел, женщины бросились в сады и в курятники, мужчины двинулись к берегу вздувшейся реки.

Прояснилось. Блеснуло солнце, как бы довольное тем, что мир освежен дождем. Всюду зазвучали голоса. И, уж конечно, мальчуганы, закатав штаны, прыгали по лужам, через быстрые ручьи…

Могучий поток, грохоча, катил невидимые камни, нес валежину, ветви и целые стволы деревьев.

Все это могло годиться на топливо или даже на стройку. Легкая добыча влекла сюда и нищего Нургали, и вдову Дису с дочерью, хорошенькой Сарымой, и деда-весельчака Баляцо, и наконец, богача Мусу, торопившегося на берег с двумя скрипучими арбами и своими приспешниками Батоко и Масхудом.

Лишь жена объездчика Астемира, Думасара, да с нею старая нана, мать Астемира, оставались дома: зачем искать удачу на берегу горной реки, когда дом озарился самым большим счастьем, — Думасара подарила мужу сына.

Об этом еще никто не знал. Даже длинноносая Чача, знахарка, первая сплетница в ауле, известная и за пределами Кабарды, копошилась на берегу и прозевала важную новость.

Не усидел дома и мулла Саид. Стараясь не замочить свои сафьяновые чигили, он со стариковской осторожностью перешагивал с камня на камень, поддерживаемый под руку работником Эльдаром, статным парнем лет семнадцати, е горячими черными глазами. Почтительная заботливость не мешала Эльдару перебрасываться шутками с другими парнями. Весело блеснувшее солнце и всеобщее оживление радовали его, хотя недавно парня постигло большое несчастье.

Не успела еще сойти та луна, при зарождении которой окружной суд присудил отца Эльдара, табунщика Мурата, вместе с другими участниками Зольского возмущения[1] к ссылке в Сибирь, парень остался круглым сиротою — его мать умерла раньше. Имущество бунтовщика Мурата Пашева было конфисковано на возмещение убытков, причиненных восстанием. Пару коней и корову отвели на скотный двор и в конюшню князей Шардановых. Сирота Эльдар пошел в батраки к Мусе, но тот вскоре выгнал его, не заплатив за работу. Но жить-то нужно! Не один раз его тетка Думасара побывала у муллы Саида с курицей под мышкой, и наконец тот согласился взять парня к себе во двор батраком.

— Эльдар, гляди, чинару несет. Бросайся! Хватай! — понукал работника Саид, утвердившись на большом плоском камне.

— Ой, мулла, меня самого унесет, — отшучивался Эльдар.

— Не отпускай от своего сердца аллаха, и поток не унесет тебя. Смелее, Эльдар, смелее!

Эльдар, не разуваясь, уже входил в шумящую воду.

— А и в самом деле может унести, — раздавались голоса. — Унесет, как унесло его отца Мурата…

— Ну что же, разве не знал табунщик Мурат, куда суется? — заметил кто-то осуждающе. — И не таких уносит.

— То-то и оно! Кувыркнет — и все тут. Между тем чинару несло на Эльдара. Он поймал ее.

За чинарой по течению плыла другая добыча.

Теперь навстречу ей забегал уже богач Муса Абуков, понукая полунищего Масхуда и нищего Нургали:

— Масхуд! Нургали! Скорей! Не ждите лодыря Батоко.

Постоянный спутник Мусы, длинноногий, лысеющий хитрец Батоко, всегда охотно поддерживал Мусу в любых словесных стычках, но работать не любил. Батоко слыл ученым человеком и надеялся при поддержке Мусы получить пост муллы.

Муса не был бы Мусой, если бы упустил случай прихватить чужое. Нет, Муса не брезговал ничем. Дурак делит богатство с богатым, — иронически замечает пословица. Не потому ли, что дурак верит, будто богатый не забудет его в своем завещании?.. Не потому ли и Нургали так хлопочет для Мусы?

Давно уже забытый родственниками и самим аллахом, печальный Нургали, всем своим видом смахивающий на козла, лишен даже чашки молока, ибо не имеет коровы и живет с той доли, что магометане свозят осенью от своих достатков на нищенский его двор…

А другой пособник Мусы, мясник Масхуд, почему он лезет в воду для Абукова? По простоте душевной?

Коран велит помогать соседу — и жилистый, сухопарый Масхуд тоже лезет в воду, хотя не хуже других знает, что Муса-то не стал бы ловить валежник для соседа… Нет, не только как добрый мусульманин старается Масхуд. Он надеется хорошо пообедать. Не может быть, чтобы богач Муса не пригласил самоотверженных помощников откушать у него в доме. И кушанья, конечно, будут поданы на стол красавицей Мариат, которую нелегко увидеть иначе, потому что муж ревниво оберегает ее от чужих глаз… Женился Масхуд на самой некрасивой девушке аула, широколицей Шаридад Балкаровой. Это стало поводом для неизменных шуток Мусы. Кроме жены, у Масхуда ничего не было. Хотя он целыми днями забивает на бойне крупный и мелкий скот, хороший кусок мяса редко перепадает ему, и он пробавляется больше остатками и потрохами, за что и прозвали его «Требуха Желудка».

— Масхуд! Эльдар! Не ждите лодыря Батоко, не зевайте! Да сразит меня аллах, если это не кровать…

Откуда ее несет? Из чьего дома? Кто, несчастный, пострадал? Некогда обдумывать все это. Масхуд, по грудь в воде, уже перехватывает добычу. Мутный поток хочет сбить с ног храбреца, пена брызжет в лицо.

— Эльдар, помоги!

И Эльдар, справившись с чинарой, вместе с Нургали и Масхудом выволакивает на камни деревянную, в резных узорах, кровать.

Нургали моргает своими желтыми, как у козла, глазами, мокрыми руками поглаживает жидкую бородку и говорит:

— Видимо, река смыла дом балкарца в ущелье. Так аллах одного наказывает, другого награждает. Эх!

— И везет же тебе, Муса! — восклицает Эльдар.

— Добро к добру идет, — отвечает Муса. А вдова Диса вертится тут же и подобострастно заключает:

— Удивительно ли, что богобоязненный Муса у аллаха всегда на виду?

С год, как Диса осталась вдовой. Жизнь ее нелегка. Диса не сводит загоревшихся глаз с кровати. Все селение знает, что вдова и две ее дочки спят на земляном полу. Ах, и в самом деле, почему такая удача Мусе? Ни она, ни старшая ее дочка Сарыма не в силах выловить в бешеном потоке что-нибудь стоящее. В промокшие подолы собраны только щепа да веточки.

— О, да ты, Муса, у аллаха на первом счету!

И вдруг — о, чудо! — должно быть растроганный этой лестью, Муса делает широкий жест:

—. Диса, бери. Отдаю тебе.

Диса не верит ушам. Ее девочка прижалась к ней, из подола сыплются щепки, и тоже смотрит восхищенными глазами на кровать, быстро обсыхающую на ветру и солнце.

— Ну, что же ты, Диса? Бери! — ободряет вдову Эльдар.

— Бери, Диса, — поддерживают другие.

— Давайте помогу, — готов услужить Эльдар и поглядывает на хозяина.

Саид не противится.

— Мусульманин мусульманину всегда уступает, — поучает добрый мулла.

— Грех отказываться от щедрот мусульманина, — замечает Нургали, но в его голосе слышится зависть.

— Не смущайся, Диса, — снисходительно добавляет уже сам Муса. — Бери и за то помоги жене обмазать глиной дом.

— Ну что ж, — радостно соглашается женщина, — видно, сегодня такой день, что аллах дает кровать для дочери. А помочь твоей жене, Муса, конечно, не откажусь.

Среди валежника и щепы, пеня под собой волну, опять покачивалась ветвистая чинара; на этот раз слышнее всех был призыв весельчака и балагура деда Баляцо, который охотился за добычей вместе со своими двумя статными сыновьями. Разувшись и подобрав повыше полы бешметов и кинжалы, здоровенные парни стали рядом с отцом лицом против течения.

— За сучья хватай! — распоряжался огнеусый дед Баляцо. — Заворачивай! Не мешкай! Так, так. Не над покойником стоите, живее! Заворачивай по течению, сынок! Когда кабардинец говорит «ай-ай», значит, дело дрянь, когда кабардинец говорит «ага», значит, дело пошло на лад… Я говорю «ага»!..

Так, воодушевляя сыновей, балагурил Баляцо, не смущаясь даже тем, что на берегу показался дородный всадник в рыжей шапке и бурке. Это был старшина Гумар — гроза села.

По-хозяйски озираясь, Гумар покрикивал:

— Ставьте метки на своих кучах! Пусть каждый присматривает за своей добычей!

Чем может закончиться эта всеобщая охота за дарами природы, Гумар хорошо знал.

— Перегрызетесь, как собаки. Ты, Чача, из чьей кучи тянешь?

Знахарка Чача подпоясалась полотенцем и заткнула за него длинные полы черного платья, оголив до колен тощие ноги. Она бродила по берегу и, как всегда, бормотала то тексты из Корана, когда кто-нибудь был поблизости от нее, то, оставшись наедине, — проклятия воображаемым врагам. Подойти близко к потоку она не решалась, и ей доставалось лишь то, что прибивало к берегу. Этого Чаче, разумеется, казалось мало, и она, как бы невзначай, подбиралась к чужим кучам. На окрик Гумара она ответила невнятным бормотанием, но внимание старшины отвлекла внушительная поленница дубового лома, сложенная кузнецом Ботом, известным не только своим искусством, но еще и лысиной над высоким медно загорелым лбом.

— Все твое, Бот?

— Все мое, старшина, — храбро отвечал кузнец.

— Все сам собрал?

— Зачем сам? Разве один столько соберешь?

— Зачем же берешь чужое? Побьют, и лысины не пощадят.

— Не побьют, старшина. Кузнецу положено отбирать дуб. Это на уголь. Каждый знает, что придет к горну кузнеца, — не без намека заметил Бот.

— Ну-ну, смотри! Побьют — будешь мне жаловаться, а я только добавлю.

В этот момент на берегу показался другой всадник. На его голове не было дорогой барашковой шапки, а на ногах — только чувяки, но из-под широкополой войлочной шляпы выглядывало смелое лицо; взгляд был внимательный, с легким прищуром, маленькие усики чернели над красивым ртом. Всадник легко держался в седле. Это был Астемир Баташев, объездчик, возвращающийся с полей. Он торопился, радостная тревога наполняла все его существо: кого подарит ему Думасара — девочку или мальчика?

Как обоюдоострый кинжал имеет два лезвия — иначе это не кинжал, — так и в семье брат должен иметь брата. Два брата должны быть едины, как сталь обоюдоострого кинжала. Астемир хорошо знал это старинное кабардинское поверье.

Астемир вежливо приветствовал и старшину, и других односельчан. Эльдар, завидя Астемира, махал ему шляпой и что-то кричал, но за шумом потока Астемир не расслышал слов. А вон дед Баляцо со своими сыновьями, Казгиреем и Асланом, и кузнец Бот в кожаном фартуке, а вон Диса с худенькой хорошенькой дочкой. Что тащат они с помощью Эльдара?

…В дом Астемир не пошел.

В тишине сада журчал арык, кудахтали куры; отяжелевшие после дождя листья шуршали на ветках.

Только теперь Астемир почувствовал, как он устал.

«Почему так тихо? — с тревогой подумал он. — Может, случилось что-нибудь нехорошее с Думасарой…»

Растревоженный этими мыслями, Астемир повернулся лицом к дому и в этот момент услышал, как открылась дверь и старая его мать спросила:

— Кто здесь? Астемир, это ты?

— Да, мать моя, это я, — отвечал Астемир понуро. — Почему так тихо в нашем доме?

— А мы слышим, — сказала мать, — конь ржет, а тебя не видно. Ты говоришь — тихо. Это тишина счастья. Почему ты не идешь в свой дом, Астемир, почему не торопишься взять на руки своего второго сына? Разве ты не слышишь его голоса? Пусть всегда будет тишина и радость в твоем доме. А я счастлива вашим счастьем. Пора мне оставить индеек и растить внуков.

На глазах старой женщины блеснули слезы. Несмотря на преклонный возраст, она все еще трудилась — пасла стада индеек, но в последние дни в ожидании внука не отходила от постели Думасары.

— Ох, мать моя, — вздохнул Астемир, обнимая старушку, — добрая моя нана! Я хотел бы того же, но такова ли жизнь? Где, однако, сын мой? Где второе лезвие кинжала, которым я готов всегда защищать добро и правду?