"Александр Грищенко. Вспять " - читать интересную книгу автора

же быстрее, чем караван. Поэтому, когда по городу шли верблюды, он умудрился
с такой бешеной скоростью выскользнуть у них из-под ног, что типовые
девятиэтажки даже не поцарапали их рыжие животы, покрытые свалявшейся
шерстью.
Как раз в такой типовой девятиэтажке мы и жили. Стояла она приплюснутой
буквой "Покой", упираясь в тот самый канал, по которому каждый день (или
несколько раз в день) проплывал на расписной ладье властелин города и
окружающей город пустыни. А за расписной ладьей плыли всевозможные хищники:
клопы-гладыши, змеи, крокодилы, драконы - и все с автоматами Калашникова. На
мраморную набережную канала, усаженную развесистыми мхами и лишайниками,
выходили окна нашей квартиры. В первом этаже. Поэтому виноград оплетал наши
окна и помахивал нам липкими зелеными ладошками, шевелил залихватскими
нежно-зелеными усиками, не догадываясь, к стыду своему, что из него можно
делать вино. А вина в городе никто не пил. Оно казалось слишком грубым для
жителей города. Жители города питались исключительно нектаром и амброзией.
Эту моду, закрепившуюся на многие тысячелетия, завез к нам великий
завоеватель, двурогий полководец, питавшийся, однако же, исключительно росой
с полынных стебельков. Это была скорее всего полынь горькая. А еще под
нашими окнами росли одуванчики. Кашка. Сурепка. Лебеда. Клевер. Птичий
горец. Люцерна. Цветы клевера и кашки очень любили черепахи, обитавшие в
городе. Цветами сурепки их кормить боялись, думали, что черепахи от них
слепнут. А кому нужны слепые черепахи?
В квартире, на балконе, у окна, ежедневно лицезревшего передвижение
владыки города и прилегающей к городу пустыни, росли кактусы. Кактусам не
хватало света, отчего они вырастали длинные-длинные и проламывали потолок
балкона. Сначала сыпалась побелка. Потом бетон. Потом соседская пыль. Под
конец сыпалась афганская ругань. Над нами жили афганцы. Или турки. Или и то
и другое одновременно. А может, никто и не жил. Иногда текла на нас чья-то
вода. Много воды. Значит, вода была бесхозная. Зато потолок покрывался
желтыми пятнами и оранжевыми пузырями. Такое происходило в самой большой
комнате, где на подоконнике стоял аквариум с парочкой тритонов. До тритонов
в аквариуме жила раковина-беззубка, которая съела маленького сомика. А до
сомика в аквариуме жили черные рыбы-телескопы. Но они умерли. Самец умер.
Вдовец. Еще раньше умерла самка. А до телескопов аквариум был сухой и вмещал
в себя двадцать литров воздуха, которым дышала морская свинка Роза,
захлебнувшаяся в собственном счастье. А до Розы - белый хомячок
Хуан-Мануэль. Белый с красными глазами. Наверное, он был самкой, хоть и
носил мужское имя из низкопробного мексиканского телесериала. А до
Хуан-Мануэля снова была вода, где плавали между кустиками роголистника
неприхотливые гуппи. Гупешки. Как ни странно, и они умерли. А еще раньше
аквариума вообще не было.
В комнате этой, самой большой, называемой залом, жил телевизор.
Огромный. Черный. С черным пультом, завернутым в полиэтилен. В один
прекрасный день он изгнал из зала, с почетного места, красного угла,
обработанный под дерево, как бы извиняющийся за свою скромность старый
цветной телевизор. Но и он казался барином. Цветной-то. Перед совсем старым
ящиком, передававшим черно-белые картинки: трибуны, старые дядьки читают по
бумажке, руками машут. А когда один из них умер, телевизор целый день не
показывал мультиков. Все должны были грустить. А я - злился.
Телевизор стоял на баре - лакированном деревянном гробике на