"Приговор приведен в исполнение" - читать интересную книгу автора (Кашин Владимир Леонидович)23Чамов встретил начальника управления охраны общественного порядка у главных ворот. — Здравия желаю, товарищ комиссар! В подразделении все в порядке. Докладывает подполковник Чамов. — Здравствуйте, Михаил Петрович. Давненько мы с вами не виделись. — Так вы ведь в отпуске были, товарищ комиссар! И я всего только две недели назад из санатория вернулся. Правда, уже забыл, что отдыхал. — Выглядите хорошо. — Последнее время, товарищ комиссар, мотор чего-то барахлил. Теперь немного подремонтировали. Чамов нажал кнопку звонка. — Прошу, Виктор Павлович! Когда комиссар и подполковник вошли во двор, им козырнул надзиратель, охранявший вход в тюрьму. Комиссар подал ему руку. Надзиратель на мгновенье задержал ее в своей: — Разрешите поблагодарить вас, товарищ комиссар! — За что, товарищ сержант? — Помните, Виктор Павлович, — вмешался Чамов, — мы обращались к вам, чтобы райисполком присоединил освободившуюся комнату к квартире нашего сотрудника? И вы помогли. — Это вы, товарищ комиссар, обо мне хлопотали, — заулыбался надзиратель. — Большое вам спасибо от меня, от жены и детей. — Что ж, рад за вас. Сколько лет служите в органах? — Двадцать, товарищ комиссар. Из них восемнадцать здесь, в тюрьме. — Рад за вас, — повторил комиссар и повернулся лицом к подполковнику, давая этим понять, что разговор с надзирателем окончен. — Ко мне зайдем или сразу по корпусам? — спросил подполковник. — Начнем с корпусов. С больницы. — Есть. Сержант, откройте дверь. На тюремном дворе к ним присоединился майор — заместитель Чамова. Поприветствовав комиссара, он шепотом напомнил подполковнику о Сосновском. — Мы хотели доложить вам о Сосновском, приговоренном к высшей мере, — сказал Чамов комиссару. — А, это тот самый? Художник? — Так точно. Верховный суд приговор утвердил. — Ну и что же? — Понимаете, Виктор Павлович, ведет он себя как-то странно, необычно. Боюсь даже говорить, но складывается впечатление, что не похож он на убийцу. Мы их тут насмотрелись за годы службы, — вздохнул подполковник. — Мой заместитель такого же мнения. — Ведет он себя не просто странно, — добавил майор, когда комиссар взглянул на него, — а, пожалуй, как человек невиновный, но попавший в безвыходное положение. — Ну-ну, интересно… — Было бы очень хорошо, если бы вы, Виктор Павлович, сами с ним поговорили, — дипломатично вставил начальник тюрьмы. — Для этого существует прокурорский надзор, — сказал комиссар. — Само собой, доложим, — заверил Чамов. — Но, товарищ комиссар, пользуясь случаем, что вы у нас… — Ну что ж… — не спеша, словно еще колеблясь, сказал начальник управления, — если вы так просите… — Где, Виктор Павлович, в камере или в моем кабинете? — сразу же спросил Чамов, чтобы не откладывать дело. — Давайте уж у вас, Михаил Петрович. Пока обойдем камеры, пусть художника приведут к вам в кабинет. — Слушаюсь! Товарищ майор! Распорядитесь! …Был первый час дня, приближалось время обеда, когда начальник управления вошел в кабинет подполковника: — Где ваш художник? — Здесь. Но, может быть, после обеда? — Какой уж тут обед! Введите. Он снял фуражку, повесил плащ и сел за стол. Чамов открыл дверь. В кабинет вошел офицер. — Здравия желаю, товарищ комиссар! Дежурный — старший лейтенант Сыняк. Разрешите ввести осужденного? — Здравствуйте. Введите. — Входи! — крикнул Сыняк в коридор. Порог переступил изможденный человек с белой головой. Его отяжелевшие, припухшие и красные от бессонницы веки медленно опускались и так же медленно, с трудом, поднимались. Комиссар видел Сосновского впервые и внимательно осмотрел его с головы до ног. Художник сделал нетвердый шаг к столу и с трудом произнес: — Здравствуйте. — Здравствуйте, — ответил комиссар. Затем приказал: — Старший лейтенант! Снимите наручники! Дежурный офицер бросил недоуменный взгляд на начальника тюрьмы, словно ища у него защиты, — ведь с приговоренного к смертной казни наручники разрешается снимать только в камере! Комиссар понял этот взгляд и повторил: — Да, да, снимите. Надеюсь, художник ничего нам здесь не нарисует. Даже при намеке на шутку начальства подчиненные обычно улыбаются, но на этот раз их лица остались серьезными и сосредоточенными. Сосновский тоже не ответил на реплику комиссара, хотя слова начальника касались непосредственно его. — Садитесь ближе, вот сюда, — указал ему комиссар на стул, стоявший возле стола. — А вы, товарищ Сыняк, можете идти. На лице старшего лейтенанта снова появилось недоумение — он не имел права отойти от осужденного ни на шаг. Тем не менее, подчиняясь приказу, козырнул и вышел за дверь. Комиссар взял сигарету и пододвинул раскрытую пачку Сосновскому. Художник отказался. Подполковник Чамов щелкнул зажигалкой и дал комиссару прикурить. — Как вас зовут? — спросил комиссар Сосновского. — Юрий Николаевич. — Администрация тюрьмы кое-что докладывала мне о вас. Хотите поговорить со мною? Вам известно, кто я? — Нет. — Начальник областного управления, комиссар милиции, — торопливо подсказал Чамов. — У меня, Юрий Николаевич, есть желание поговорить с вами. — Желание? Пожалуйста, — негромко проговорил Сосновский. — Хотя о чем уж теперь говорить… — Да. Положение у вас нелегкое. Скажите, почему вы раньше отказывались просить помилования, а теперь потребовали бумагу? Впрочем, расскажите, пожалуйста, все по порядку. — Я не виновен, — сказал Сосновский. — Понимаете — не виновен! Но все обернулось против меня. И я ничего не могу доказать. Я бессилен. Я опутан цепями невероятных событий, и эти цепи уже задушили меня. Я не живу, даже не существую. Я уже не человек… Постепенно между художником и комиссаром завязался разговор. И хотя это был разговор двух очень неравных по положению людей, но Сосновский в конце концов разговорился. Его не только не одергивали, но внимательно и уважительно слушали, не забрасывали вопросами, не мешали ему высказать то, что он хотел. И он рассказал о своей жизни, о любви к Нине Петровой и о том, как в камере предварительного заключения однорукий рецидивист подсказал ему выход. Только в половине четвертого закончил Сосновский свою горестную исповедь. На глубоко запавших глазах художника блестели слезы. Когда Сосновского уводили, комиссар приказал начальнику тюрьмы: — Наручники не надевать. И еще, товарищ Чамов, распорядитесь, чтобы в камеру осужденного принесли горячий обед и ужин. |
||
|