"Иван Громов. На перекрестке времени" - читать интересную книгу автора

выдержать неимоверную муку жизни, грызущее разочарование фронтовика, ржавую
селедку, пшенку, одиноче-ство - но уже без надежды на то, что где-то
любимая ждет его. Наконец, он должен был бы рассказать о неистовой жажде
творчества, жажде слова, которым хотел бы поведать о себе русский романтик,
родившийся, чтобы прожить жизнь ярко, посвятив ее людям...
Этого не произошло. Что-то не получилось. Роман, с фантастическим
упорством создававшийся несколько десятилетий, то ли не был дописан, то ли,
будучи законченным, почти тотчас же был уничтожен. Дочь писателя рассказала
мне, что, почувствовав клешню смерти в желудке, он поехал на родину, в
Кимры, и там в доме матери сжег переписанные женою набело главы романа.
Андрей Одинцов так ничего и не сказал нам. Писатель убил своего героя и
вскоре после этого умер сам.
Несостоявшийся талант - явление не менее таинственное, чем талант,
реализовавший себя. Есть воистину драматическая загадка в том, почему
призванный не осуществил свое призвание. В случае с Громовым многое можно
было бы списать на "эпоху", на "обстоятельства", если бы в дневниках его не
было записи, прочитав которую, невольно чувствуешь благоговение перед
Судьбой, которую ни задобрить, ни обмануть, ни избежать...
"...Полдюжины рассказов, четыре с половиной главы "романа", около
полсотни стихов и куча всяких набросков. Охватило желание предать все это
огню, да раздумал: после жалеть буду. Но знаю - рано ли, поздно ли, но
сожгу. Так же, как в октябре 918 года.
Тогда я давал себе обещание - не писать, не браться за перо больше. Да не
могу. Тянет, манит оно, проклятое. И так ведь лет с 13-ти, с 12-ти даже.
Если б не разменивать рубля на гривеннички, если б все помыслы не уходили
на поиски хлеба-денег-хлеба - может, и вышло б что-нибудь путное. В
Бежецке, у Тольсака, есть три рукописи моих с 918 года. Гиблые они,
конечно..."
Что потрясающе? Что написано это в 1922 году 28-летним, полным еще сил
человеком, прошедшим сквозь огонь двух войн, полным нетерпеливых замыслов,
написано за тридцать два года до того, когда он же, смертельно больной,
сжигал в печке материнского дома свой роман.
Он что же, такой конец предвидел?
Да не мог он предвидеть, как не мог предвидеть, что будет в его жизни еще
одна война и что он уцелеет в ней, и не растеряет роман, а побывав и на
фронте, и в Новосибирске на строительстве оборонного комбината номер 179, в
конце-концов окажется снова в Москве, в своем неразбомбленном доме и вновь
возьмется за дело, которое озаряло смыслом всю его жизнь.
Удивительнее всего, что после аллегорического самоубийства в Кимрах,
когда писатель уничтожил своего двойника, он написал еще одну маленькую
повесть. Это - последний бой смерти, последняя попытка прорвать барьер
надвигающейся немоты. Здесь и загадка, и разгадка небольшого повествования,
созданного за несколько оставшихся писателю для жизни месяцев 1954 года.
Иван Иванович Громов - убежденный пессимист. Таким сделала его жизнь,
развеяв романтические надежды юности, таким сделало его писательство, ношу
которого ему едва-едва по силам было нести сквозь плотное, стылое, лютое
время. Но Громов ни разу не соврал, не сфальшивил, не искусился радостями и
почетом "писательской жизни" в богатой кислородом пене литературного
официоза. Он умер совершенно безвестным, не- уклонно и сурово доделав до
конца посильный ему труд. Свой надрыв он унес с собой, а нам оставил только