"Иржи Грошек. Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора

одном направлении, спят и пускают слюни в подушку. Покуда дядюшку Фрейда не
застукали за этим занятием железнодорожники и не заклеймили - как
извращенца. Потому что железнодорожники не понимают законов творчества. Ну,
например... Писателями рождаются, но не всегда становятся. Или... Писателями
становятся, но лучше бы не рождались... А законы творчества неизменны и не
подчиняются обстоятельствам - полноценный родился писатель или семимесячный.
Другое дело - прототипы! В смысле женщины... Они охотно раздеваются
перед художником, а писателю демонстрируют недоверие. Словно писатель не
такая же творческая личность, а Зигмунд Фрейд. И сколько я ни доказывал, что
прототипы лучше всего смотрятся без одежды, а внутренний мир их становится
богаче - женщины все равно сопротивляются. Вот и получается: художник и его
модель; писатель и его фига с маслом. А много ли насочиняешь про эту
конфигурацию? Смотрим в книгу - видим конфигурацию... И не находим для себя
ничего любопытного - ни смысла, ни порнографии. Потому что настоящему
художнику слова неинтересно описывать прототип, который одет по горлышко. Он
лучше отправится на пленэр... "Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился,
поля опустели..." А там снова какая-то педерастия... Ну для чего мне голый
лес?! Когда писатель известен своими гетеросексуальными замашками. Вдобавок
мне стыдно перед железнодорожниками... Недавно один живописец рассказывал в
баре о своей насыщенной личной жизни. "Я за сегодняшний день обнажил четыре
натуры!" - хвастался он, и железнодорожники поглядывали на него с
восхищением. А я накарякал четыре тысячи знаков за тот же период, однако
никто не позавидовал моей профессии. Да и на самом деле - чего в ней
интересного?! Когда личная жизнь состоит из закорючек...
Конечно, случаются и пробелы. В личной жизни это называется "запой", а
в романе - расстояние между закорючками. Если уничтожить пробелы, то жизнь
будет правильной, как оглобля. А роман отпечатается (в памяти поколений)
практически без усилий. Достаточно выбрать на клавиатуре подходящую
закорючку и - пошла писать губерния... ссссссссссссссссссссссссс... Или...
ррррррррррррррррррррррррррр... Главное - надавить как следует и не отрывать
пальца, покуда не отпечатается четыреста тысяч закорючек. Это роман! А если
надо отлучиться или спокойно выпить пива, то можно положить на клавиатуру
что-нибудь потяжелее пальца. Например, "Улисса". Как говорят продвинутые
художники, "Улисс" на компьютерной клавиатуре - это перформанс. А то, что
отпечаталось, - поток сознания... И все!
Здесь я с авторскими ремарками допятился до книжной ярмарки. Люблю,
знаете ли, прогуляться по книжным развалам и накупить всяческой дребедени,
которую не будешь читать ни под каким соусом. Ни в белых тапочках, ни в
метро. Эту макулатуру зароют вместе со мной - на малой родине героя.
Огородят колючей проволокой и повесят табличку: "Ахтунг! Ахтунг!
Литературный могильник! Не пахать, не сеять в течение пятисот лет!" Вот
поэтому я и скупаю белиберду, чтобы нация не отравилась. Ну, например, книги
собственного сочинения. Я подкрадываюсь к прилавку, и не дай тебе боже
держать в руках подобную литературу. "Как вам не стыдно, девушка! -
восклицаю я. - В вашем возрасте надо читать "Ромео и Джульетту"! А ну-ка
положите эту дрянь на место! И продезинфицируйтесь!" После чего я
расплачиваюсь с продавцом и уношу свой роман куда подальше... Вы можете
называть меня как угодно, но бГiльшую часть литературного гонорара я жертвую
на здоровье нации. "В прошлом месяце ваши книги не совсем хорошо
покупались!" - выговаривает мне издатель. "В сентябре будут покупаться