"Василий Гроссман. Все течет (Повесть)" - читать интересную книгу автора

экономистом в Госплане РСФСР.
Третий спутник, сибирский прораб, храпевший сейчас на нижней полке, не
нравился им своею некультурностью: он матерился, рыгал после еды, а узнав,
что попутчик работает в Госплане по части экономических наук, спросил:
- Политическая экономия, как же, это про то, как колхозники ездят из
деревни в город хлеб у рабочих покупать.
Как-то он сильно выпил в буфете на узловой станции, куда, как он говорил,
бегал отмечаться, и долго не давал своим спутникам уснуть, все шумел:
- По закону в нашем деле ничего не добьешься, а если хочешь дать план,
надо работать, как жизнь требует: "Я тебе дам, и ты мне дай". При царе это
называлось - частная инициатива, а по-нашему: дай человеку жить, он жить
хочет; вот это экономика! У меня арматурщики целый квартал, пока новый
кредит пришел, расписывались заместо нянек в яслях. Закон против жизни идет,
а жизнь требует! Дал план, на тебе надбавку и премию, но, между прочим, и
десять лет могут припаять. Закон против жизни, а жизнь против закона.
Молодые люди молчали, а когда прораб притих, вернее, не притих, а,
наоборот, стал громко храпеть, они осудили его:
- К таким тоже следует присматриваться. Под маской братишки.
- Деляга. Беспринципный. Вроде какого-то Абраши.
Их сердило, что этот грубый, с глубинки человек относился к ним
презрительно.
- У меня на стройке заключенные работают, они таких, как вы, придурками
называют, а придет время и станут разбираться, кто коммунизм построил,
окажется, вы пахали, - сказал им как-то прораб и пошел в соседнее купе
играть в подкидного.
Четвертый спутник, видимо, нечасто ездил в плацкартном вагоне. Он большей
частью сидел, положив ладони на колени, словно прикрывая заплаты на штанах.
Рукава его черной сатиновой рубахи кончались где-то между локтями и кистями
рук, а белые пуговки на вороте и на груди придавали ей вид детской,
мальчиковой. Что-то смешное и трогательное бывает в этом соединении белых
детских пуговичек на одежде с седыми висками, взглядом стариковских,
измученных глаз.
Когда прораб сказал привычным к команде голосом:
- Папаша, пересядь от столика, я сейчас чай пить буду, - старик по-
солдатски вскочил и вышел в коридор.
В его деревянном чемодане с облупившейся краской рядом с застиранным
бельем лежала буханка крошащегося хлеба. Курил он махорку и, свернув
папироску, шел дымить в тамбур, чтобы скверный дым не тревожил соседей.
Иногда спутники угощали его колбаской, а прораб как-то преподнес ему
крутое яичко и стопочку московской.
Говорили ему "ты" даже те, кто был вдвое моложе его, а прораб все
подшучивал, что "папаша" выдаст себя в столице за холостого и женится на
молодой.
Как-то в купе зашел разговор о колхозах, и молодой экономист стал
осуждать сельских лодырей.
- Я теперь убедился своими глазами, соберутся возле правления и
почесываются. Пока председатель и бригадиры погонят на работу, десятью
потами обольются. А колхознички жалуются, что им на трудодень при Сталине
вовсе не платили и что теперь еле-еле получают.
Профсоюзный инспектор, задумчиво тасуя колоду карт, поддержал его: