"Василий Семенович Гроссман. В Кисловодске" - читать интересную книгу автора

Варшавской цитадели.
А при очередном медицинском осмотре Николай Викторович сказал Гладецкому:
- Удивительно - у Саввы Феофиловича сердце лучше, моложе, чем у многих
молодых. Чище тона!
И Гладецкий вдруг заговорил искренне, с давней гимназической
доверительностью:
- Ведь он сверхчеловек, у него сверхсила! И, поверь мне, она не в том, что
он вытерпел Орловский централ, и Варшавскую цитадель, и голодное подполье, и
холодную якутскую ссылку, и бесштанное житье в эмиграции...
Сверхсила его в другом - она позволила ему выступить во имя революции с
речью, требуя смертной казни для Бухарина, в чьей невинности он был убежден,
она позволила ему изгонять из института талантливых молодых ученых только
потому, что они числились в нехороших, черных списках. Думаешь, легко делать
такие вещи другу Ленина? Думаешь, легко крушить жизнь детей, женщин,
стариков, жалея их, в душе содрогаясь, делать великие жестокости во имя
революции? Поверь мне, я это знаю по своему опыту, вот на этом и проверяется
сила и бессилие души.
И вот эта предвоенная встреча вспомнилась Николаю Викторовичу в ночь
прихода немцев, и он, чувствуя себя жалким и слабым, сказал своей
по-прежнему молодой и удивительно красивой Елене Петровне:
- Лена, что ж мы с тобой наделали, очутились вот здесь, с немцами!
Она серьезно сказала:
- Хорошего в этом нет, понимаю. Но ничего, Коля, кто бы тут ни был -
немцы, итальянцы, румыны - наше спасенье в одном - мы не хотим людям зла,
тем что остаемся самими собой. Проживем...
- Но, знаешь, как-то жутко стало, вот немцы, а мы остались, собственно,
из-за барахла.
Но он не рассказал жене, как Гладецкий, посмеиваясь, сообщил старому другу
Ленина об именинах гимназистки, которые он предпочел собранию революционного
кружка. Гимназистку звали Лена Ксенофонтова.
Елена Петровна раздраженно сказала:
- Почему ты говоришь - барахло? Ведь в этом барахле годы нашей жизни! Наш
фарфор, а хрустальные бокалы - тюльпаны, и розовые океанские раковины, и
ковер, ты сам говорил, что он пахнет весной, выткан из апрельских красок.
Вот такие мы! Будем такими, какими прожили жизнь... Что же нам еще остается,
как не любить то, что мы любим всю жизнь.
Она несколько раз ударила своей узкой, длинной и очень белой рукой по
столу и упрямо приговаривала в такт ударам:
- Да, да, да, да. Вот мы такие, что же с нами делать - такие мы есть.
- Умная моя, - сказал он. Они редко говорили о своей жизни серьезно, и ее
слова утешили его.
И они продолжали жить, и жизнь шла. Николая Викторовича вызвали в
городскую комендатуру и предложили ему стать врачом в госпитале, где лежали
раненые красноармейцы. Ему выдали хорошую карточку и Елене Петровне выдали
карточку похуже - они получали хлеб, сахар, горох. У них дома были запасы
сгущенного молока, топленого масла, меда, и, добавляя к немецкому пайку из
своих запасов, Елена Петровна готовила сытно и довольно вкусно. Они
по-прежнему пили по утрам кофе, к которому привыкли за долгие годы. Запас
кофе был у них очень большой, а молочница по-прежнему носила хорошее молоко,
и молоко вообще стоило не дороже, чем до прихода немцев, только деньги были