"Василий Семенович Гроссман. В большом кольце" - читать интересную книгу автора

нажрался и сразу за сердце. Хозяйка к телефону кинулась - отложка, конечно,
сразу тут, а он уж готов... И ясли есть такие, и закрытые садики, куда
только знаменитых детей берут.
А Петровна со всеми говорила одинаково - снисходительно, грубовато,
поучающе, то посмеиваясь, то сердясь - и с дежурной сестрой, и даже с самим
доктором.
Ее сильный, как сияющая медная труба, генеральский голос был одинаково
насмешливо снисходителен, когда она говорила про внуков своих, и про то, как
зять ее хотел выгнать, и про хозяина, миллионщика Прохорова, и про то, как
Гитлер захотел завоевать всю Россию, и про то, что она проработала пятьдесят
лет у ткацкого станка.
Теперь, в сумерках, Тихоновна стала вполголоса рассказывать ей историю, от
которой Маша то холодела, то, сдерживая смех, так напрягалась, что боялась,
как бы швы не разошлись.
История была об убитой грабителями девушке-студентке и о том, что
произошло после ее похорон.
- Туфта! - вдруг произнесла Клава. Оказывается, Клава не спала.
Но Тихоновна уверяла, что все случилось точно, как она рассказывает.
- Было это в Малоярославце, а бабушка одна в Загорском самовидица всему...
Видит она, на могилке сидит Иисус Христос и пальчиком манит, манит: иди
сюда, иди... А холмик тихо сам собой раскрылся, и выходит убиенная
красавица, вся в лендах белых.
В палате не спали, все слушали рассказ Тихоновны.
- Да ну, туфта, - снова сказала Клава, - я не тяни ты резину, ужин скоро.
Петровна сказала:
- Бывает. На рождество села я обедать, положила себе на блюдечко поросенка
жареного, только стала его ножом резать, к-эк он хрюкнет.
И впервые в голосе ее была одна лишь серьезность, без насмешки.
Машу затрясло от смеха.
А бабушка Варвара проговорила:
- Смерть она вот, а старухи все мелят, мелят. Где ты поросенка этого
видела, во сне только.
И правда, Петровна призналась, что ни разу не ела молочного поросенка.
И удивительная Тихоновна вдруг отказалась от своего рассказа, стала со
всеми смеяться, и Анастасия сказала:
- Вот ты и бога отдала, а все крестишься, я думала - баптистка, от бога не
отступится.
Но Петровна защитила Тихоновну:
- Она верует, а легко отступается оттого, что всю жизнь чужой хлеб ела.
- Вот это ты в цвет сказала, - подтвердила Клава и спросила: - Верно,
Машка?
Маша согласилась, хотя не совсем поняла ее слова. Клава большей частью
говорила непонятно.
Особенно непонятно было, когда Клава стала рассказывать про лагерную
любовь. Петровна, которая с утра свободно материлась, не дала Клаве
закончить рассказ, сказала:
- Ладно, хватит при ребенке-то.
Варвара Семеновна поддержала ее, сказала:
- У нас в деревне такого и старые не захотят слушать.
Но один Клавин нелагерный рассказ очень понравился Маше. Рассказ был о