"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

пришел в комнату, уселся на мешок сахара и молча смотрел на Верхотурского.
Этот мальчик прочел за свой пятнадцатилетний век столько книг, что мог
потягаться в учености с человеком, имеющим высшее образование.
Он читал курсы физики Эйхенвальда и Косоногова, читал "Происхождение
видов", "Путешествие на корабле Бигль", "Основы химии", проштудировал
"Элементы дифференциального исчисления" Грэнвилля, прочел несколько десятков
книг по геологии, палеонтологии и астрономии. Сейчас он конспектировал
первый том "Капитала", переписывал в тетрадь целые страницы малопонятной ему
книги. Его сильно беспокоило, должен ли он посвятить себя науке и подарить
человечеству новую теорию строения материи, либо вступить в ряды бойцов за
коммунизм.
Одинаково прекрасными казались ему величественный путь Фарадея и
Либиха, трагическая дорога Чернышевского и Карла Либкнехта. Кем быть?
Ньютоном или Марксом? Это был нешуточный вопрос, и Коля, несмотря на свою
ученость, не мог решить его. Главная беда заключалась в том, что не с кем
было посоветоваться. Знакомые доктора, приходившие в гости, были
безнадежными идиотами. Он видел, что ни ураганный артиллерийский огонь, ни
кавалерийские атаки, ни взрыв поезда снарядов, потрясший весь город, не
могли ничего поделать с этими людьми. Они упорно под гул орудий и взрывы
гранат продолжали говорить о реквизированных комнатах, о цене керенок, о
золотых пятерках и о вреде сахарина. Они ругали большевиков - безумцами,
фанатиками и хамами; петлюровцев - разбойниками и погромщиками; осуждали
деникинцев за разврат и мечтали о немецкой оккупации, при которой можно
будет ездить в Баден-Баден.
Других людей Коля не видел. Отец был отсталым человеком, он не знал,
что существует классовая борьба и что атомы состоят из электронов. Мать,
когда Коля сказал ей, что подумывает уйти в Красную армию, назвала его юным
мечтателем, узнала в нем свою неспокойную душу и обещала снять с него штаны,
ботинки и запереть в кладовую.
И вдруг Коля увидел человека старого, с довольно толстым брюшком,
который разительно не походил на окружающих его людей. Орел среди кур! Это
был человек, сошедший со страниц книги, это был человек его ночных мечтаний.
Вчера он сказал: "Знаешь, юноша, когда-то я хотел, подобно Лафаргу,
покончить с собой, достигнув шестидесятилетия, боялся старческого
окостенения, но, глядя на вашего папашу, вижу, что во мне есть еще запасец
пороха лет на тридцать". Он не был похож и на Факторовича - ни разу он не
сказал громкой, напыщенной фразы, от которой Коле становилось немного
совестно и неудобно. То, что он говорил, было всегда просто, до смешного
понятно. В нем была громадная сила насмешки. И в нем было еще нечто, чего
Коля, несмотря на свою ученость, не мог понять. Ночью, лежа в постели и
вспоминая разговор с Верхотурским, он вдруг расплакался, такое необычайное
волнение охватило его.
И вот этот человек сидел на табурете, перебирал, подобно четкам, связку
сморщенных коричневых грибов и, смеясь, говорил:
- Москвин человек в теории явно невинный. Факир чудовищно утверждает
куновскую ересь, но защищает ее не от испорченности, а лишь в силу той же
неповинности в теории. Единственным ответившим, что же такое
производственные отношения, оказался юный абитуриент, потому начнем сначала.
Никогда Коля не был так горд и счастлив, как в эти мгновения.
Урок длился около двух часов. Москвин, красный, точно он все еще сидел