"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

- Не бойся за мою рану, товарищ
Как только они начинали говорить о шахматах, между ними устанавливался
этот мальчишеский, сварливый тон. Это повелось еще с того времени, когда они
лежали в полевом госпитале и сестра милосердия, глядя на их бумажные лица и
прислушиваясь к их слабым голосам, едва слышным сквозь гул орудий, пугалась
-- ей казалось, что раненые военкомы сошли с ума.
Вдруг с улицы раздался шум, крики. Толкая друг друга, они побежали к
окну.
Через площадь мчался толстый лысый человечек, а за ним, придерживая
рукой шашку, гнался высокий и тощий польский солдат. Лысый человек бежал
молча, он бодал воздух своей круглой головой, точно проламывал себе дорогу,
а серовато-синий солдат мерно перебирал ногами и делал это так неохотно,
точно верблюд, которого гонят палкой.
- Стуй, стуй, пся крев! - кричал солдат.
Но "пся крев" и не думал останавливаться Вот он в последний раз повел
шеей, боднул невидимое препятствие и скрылся за железной калиткой. И тотчас
вслед за ним во двор вбежал тощий ленивый верблюд.
Площадь вдруг опустела, и три человека, стоя у окна, долго молчали.
- Догонит, сукин кот, - шепотом сказал Москвин.
- Как много камней, - точно силясь понять что-то, проговорил
Факторович.
А Верхотурский молчал, поглаживая подушечку, которую машинально
захватил, вскочив с дивана.
Из калитки вышел солдат, держа за шнурки два желтых ботинка. Он
оглянулся, точно собираясь ступить в воду, и пошел через площадь. И как
только солдат побрел, помахивая ботинками, на площадь выбежал лысый толстяк.
- Пани, пани, мои буты! - кричал он, всплескивая руками и приплясывая
вокруг солдата. Его ноги в светлых носках еле касались земли, и было похоже,
что человек танцует какой-то веселый, задорный танец. Солдат пошел быстрее,
но толстяк не отставал от него.
- Пани, мои буты! - орал он и старался вырвать ботинки, но солдат,
сердито закричав, метко лягнул его по заду. Он шел быстрыми шагами, худой,
небритый, подняв ботинки над головой, а маленький толстяк в светлых носках
прыгал возле него и пронзительно кричал.
Он уже не боялся ни револьвера, ни кавалерийской сабли, весь охваченный
могучим желанием вернуть свои оранжево-желтые ботинки. Так они дошли до
середины площади, и солдат начал озираться, не зная куда идти.
- Пани, мои буты, - с новой силой взвыл толстяк, и кавалерист вдруг
повернулся и ударил его сапогом в живот. Толстяк тяжело упал на спину.
Кавалеристу, должно быть, стало неловко, что он так жестоко ударил человека.
Он воровато оглядел окна домов - не видел ли кто-нибудь, как ударился
упавший нежным, жирным затылком о камни. И солдат увидел, что десятки глаз
смотрят на него, он увидел полных ненависти и ужаса людей, стоявших у окон,
заставленных горшками, в которых цвели жирные комнатные цветы. Солдат увидел
отвращение на лицах этих людей, начавших, как только он поднял голову,
задергивать кружевные занавески. Он высоко поднял ботинки и швырнул их
лежавшему толстяку. Потом он пошел, не оглядываясь по сторонам, худой,
небритый солдат, в помятой старой шинели, и скрылся в переулке.
Толстяк оперся на локоть, приподнялся, посмотрел в ту сторону, куда
ушел грабитель, и вдруг сел, начал надевать ботинок. Из домов выбежали люди,