"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

Марья Андреевна закричала:
- Немедленно убрать эту дрянь из столовой! - и ударила ногой по
столику.
Доктор потащил столик в переднюю, и так как Марья Андреевна крикнула
ему вслед: "В передней ему тоже нечего стоять, его нужно выбросить на
чердак", - доктор уволок столик к себе в кабинет - единственная комната,
где он чувствовал себя хозяином. Когда он вернулся, буфет уже стоял прежнем
месте, а Марья Андреевна говорила Факторовичу:
- Эти перемены властей просто зарез для меня-- больные боятся ходить,
в самом деле, смешно же идти к доктору лечить бронхит или какое- нибудь
кишечное заболевание, когда рискуешь быть убитым и изнасилованным буквально
на каждом углу. А он от безделья немедленно сходит с ума, я прямо в
отчаянии. То же самое было, когда пришли большевики: он вздумал обклеить
спальню какими-то дикими обоями, а когда деникинцы четыре дня обстреливали
нас из пушек и мы сидели в погребе - он начал перекладывать запас капусты
из одной каморы в другую и возился до тех пор, пока не свалились дрова и мы
все едва не погибли.
Она посмотрела на мужа и с тихим отчаянием, протянув руки, сказала:
- Вот, пришли поляки, и ты уже переставляешь буфет.
Потом она подошла к нему и стала счищать с его рукава паутину, а доктор
поднялся на цыпочки и несколько раз поцеловал ее в шею.
Окончательно помирились они за обедом, этим великим таинством, которое
Марья Андреевна совершала с торжественностью и серьезностью. Она волновалась
перед каждым блюдом, огорчалась, когда Верхотурский отказывался есть, и
радовалась, когда Москвин шутя управился с третьим "добавком". Ей все
казалось, что обедающим не нравится еда, что курица пережарена и
недостаточно молодая.
- Скажите откровенно, - допрашивала она Верхотурского, - вы не едите,
потому что вам не нравится? - и на лице ее были тревога и огорчение.
Обед ели мирно - доктор не говорил про политику, только рассказал
случай из своей практики, про то, как его вызвали ночью в имение к
умиравшему помещику за двадцать верст от города и как пьяный кучер на полном
ходу въехал в прорубь с тройкой лошадей и доктор чудом спасся, выскочив в
последнее мгновенье из саней.
История эта была очень длинная, и потому, что Марья Андреевна
подсказывала мужу слова, а Коля строил ужасные рожи и незаметно зажал уши,
Верхотурский понял, что про пьяного кучера и прорубь рассказывается,
наверное, в сотый раз, и ему сделалось так скучно, точно он прожил в этом
доме долгие годы и каждый день слушает про помещика и про то, как некий
доктор, который теперь в Харькове профессор и persona grata, одному больному
вылущил по ошибке здоровый палец, а другому вместо абсцесса вскрыл мочевой
пузырь, и больной взял да и помер, не очнувшись даже от наркоза.
- Удивительное дело, - сказал Верхотурский, - мы с тобой не виделись
около сорока лет, а встретились и начали говорить друг другу ты. Зачем?
- Юность, юность, - проговорил доктор. - Gaudeamus igitur.
- Какого там черта igitur, - сердито сказал Верхотурский, - и где
этот самый igitur? Я вот смотрю на тебя и на себя, точно сорок лет бежали
друг от друга.
- Конечно, мы разные люди, - сказал доктор, - ты занимался
политикой, а я медициной. Профессия накладывает громадный отпечаток.