"Василий Гроссман. Цейлонский графит" - читать интересную книгу автора

над открытым бочонком и пропуская меж пальцев тяжелую струю графитного
порошка. Графит был теплый и такой мягкий, что, казалось, облизывал руку
ласковым языком. Стоило его потереть меж пальцев, и пальцы становились
стального цвета, блестели, как зеркало, делались скользкими и гладкими.
И в свободные от работы минуты он запускал руку по локоть в бочонок с
графитом, перебирал его, пока пальцы не касались шершавого дерева. Зачем он
это делал? Он и сам не знал.
Часто в цех приходил Кругляк и говорил:
- Ну как? - и, не дожидаясь ответа, сам отвечал: - Все в порядке, я
уже видел. Скоро пустим шихту на фильтр-пресса. - Он волновался,
подозрительно нюхая графит, сердито говорил: - Ой, помол, помол!
В выходной день он так и не поехал прыгать натощак с парашютной вышки,
а просидел до вечера в лаборатории, составляя длинные письма тресту
Уралграфиткорунд и заводу. Он просил улучшить размол графита, чтобы "по
крайней мере восемьдесят процентов проходило сквозь шелковое сито с десятью
тысячами отверстий на квадратный сантиметр".
Действительно: сибирский графит был очень крупный, легко можно было
рассмотреть отдельные листочки, из которых он состоял.
Патрикеев, щупая графит, пожимал плечами, делал круглые глаза и,
переглядываясь с мастерами, смеялся так, точно у него во рту была деревянная
коробочка, в которой прыгал камешек. На Кругляка он смотрел дружелюбно и
снисходительно, покачивая головой и улыбаясь.
- Под вашу личную ответственность, милейший Борис Абрамович, --
говорил он, - под вашу личную ответственность на нас двигается с Урала сто
тонн этой прелести.
Кругляк велел остановить на десять минут шаровую мельницу и, опечатав
отверстие барабана печатью фабричной партячейки, сказал новому химику:
- Днем он смеется, но откуда я знаю, что он делает ночью?
Работавшие в цеху чувствовали какое-то напряжение, глядя на размеренно
вращающийся барабан с болтавшимися вокруг сургучной печати ленточками. А
новый химик все больше времени проводил на складе; там он поставил себе
маленький столик и занимался ситовым анализом различных образцов графита. На
складе, кроме него, был только один человек: рабочий, весовщик Горшечкин,
шестидесятилетний лобастый старик, с большой головой, большим носом, большим
беззубым ртом, большими ушами. Горшечкин был самым веселым человеком на
фабрике, говорил он только рифмами. Когда на склад входил рабочий и, вытирая
пот, жаловался:
- Ох, Горшечкин, и жарко! - тот подмигивал и отвечал:
- А мне не жалко.
Когда девушка-работница, смеясь, сказала ему:
- Что ты, товарищ Горшечкин, в таких валенках ходишь? Некрасиво!
Он ответил ей:
- Некрасиво, зато спасибо.
С новым химиком он говорил много и охотно, рассказывая ему массу всяких
историй, и каждый раз, когда индус, уходя с фабрики, церемонно пожимая ему
руку, четко выговаривал:
- Товарищ Горшечкин, прощайте! - Горшечкин, радостно улыбаясь во всю
ширь лица, отвечал:
- Не стращайте!
Иногда новый химик приходил в лабораторию, его встречали шумно, точно