"Вершины не спят (Книга 1)" - читать интересную книгу автора (Кешоков Алим)

ИСТОПНИК

Человек, который больше других пришелся по сердцу Астемиру, был вольнонаемный санитар, вернее — главный истопник. Звали его Степан Ильич, а фамилия Коломейцев. Каков он был с виду? Да так себе, неказистый, рыжеватый и, как многие люди со светлой кожей, слегка веснушчатый даже в зимнее время. Узкие глаза его, однако, были не голубые, а темные и очень пристальные. Внимательными они оставались и тогда, когда он смеялся, а на смех, на веселье истопник не скупился. Любил и сам пошутить, любил подсесть к тем, кто шутил, где было повеселее. Но что самое удивительное, — и это особенно сближало его, русского человека, с кавказцами, — он понимал по-кабардински и по-адыгейски; для всех у него находился салям — привет. Не то в шутку, не то всерьез он говорил, что его держат при госпитале как раз за то, что он знает кавказские наречия.

Астемир не скрывал своего расположения к этому человеку, и Степан Ильич отвечал ему тем же. Когда Астемир настолько окреп, что смог поднимать тяжести, он стал помогать Степану Ильичу в его работе — то подтащит дров, то заменит его у печки, — они еще больше сблизились. Шутка ли — наколоть и приготовить дров, угля и растопить не меньше двадцати печей!

Приятно было Астемиру помогать Степану Ильичу, подолгу беседовать с ним.

Печка растоплена. Дрова, разгораясь, трещат, только подбрасывай поленьев или подсыпай уголь! Пламя, колеблясь, озаряет лица Астемира и Степана Ильича. Степану Ильичу тоже, видимо, приятна дружба, доверчивость Астемира.

Неторопливо идет их беседа. Степан Ильич внимательно слушает рассказы Астемира о Кабарде, о семье, о Баляцо, о Боте, о Гумаре, о знаменательной встрече Астемира с полковником Клишбиевым, о Жираслане, о том, наконец, что пришлось Астемиру пережить недавно у конеторговца Мурадова. Иногда Астемир, по просьбе Степана Ильича, пробовал пересказывать по-русски сказания о нартах… Он знал много песен от Думасары и сам умел складывать песни.

Астемир видел большую пользу для себя в этих беседах и потому еще, что Степан Ильич учил его новым русским словам.

За время болезни Астемир густо оброс бородой, но не сбривал ее, а Степан Ильич бороду брил, оставлял лишь короткие усы. Он шутил, что сбривает бороду затем, чтобы не подпалить ее у печки, а Астемир, подхватывая шутку, возражал, что напрасно Степан Ильич этого опасается: пламень его бороды помогал бы разжигать дрова и экономились бы спички.

Каждый, кто прислушался бы к их разговору, немало посмеялся бы — таким подчас забавным был полурусский, полукабардинский язык, на котором они изъяснялись.

Не сразу Степан Ильич открылся Астемиру.

Этот человек твердо следовал мудрому предостережению: «Не один пуд соли съешь с человеком, которого хочешь узнать». Видимо, у Степана Ильича были серьезные причины для такой осторожности. Все это Астемир понял позже. Понял он и то, почему Степан Ильич при первом знакомстве переспрашивал его, откуда он родом, и как-то многозначительно повторял название Астемирова аула:

— Шхальмивоко, говоришь ты? Шхальмивоко. Интересно! Очень интересно!

А когда Астемир однажды заговорил об Эльдаре, Степан Ильич опять переспросил его:

— Эльдар? Ну-ну, это какой же Эльдар? Кто его отец?

Астемир рассказал Степану Ильичу, что отец Эльдара, двоюродный брат Думасары, был арестован после Зольского бунта и выслан в Сибирь.

В тот вечер Степан Ильич был необыкновенно молчалив и только коротко повторял:

— Ишь ты… Вон какие дела бывают на свете, Астемир!

Вскоре и Астемиру стало ясно, какие именно дела имеет в виду Степан Ильич.

Приближалась весна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Однажды Степан Ильич растапливал печь с какой-то особенной, не свойственной ему яростью. Долго не отвечал он на попытки Астемира заговорить с ним и вдруг, оборотясь к кунаку, сказал:

— Так-то, Астемир! Царя не стало. Астемир обомлел и ничего не понял. Как так — царя не стало? Как понимать эти слова? Ничего себе, — царя не стало, хороша шутка!

— Да не шутка, а всерьез, — отвечал Степан Ильич. — Свергли царя, Астемир. Царь отрекся от престола. Понятны тебе эти слова?

Нет, и эти слова не были понятны Астемиру. Дружески глядя на Астемира, Степан Ильич ободрил его:

— Ничего, поймешь. Скоро все поймут это. Но то ли еще будет! Мы с тобой, Астемир, теперь только начинаем настоящую жизнь… Твое Шхальмивоко тоже еще увидит иную жизнь — без Гумара. Хотел бы ты жить в своем Шхальмивоко без Гумара?

Мало того — в этот же вечер Степан Ильич сказал:

— Скоро пойдем с тобой к Эльдару.

— Как так — к Эльдару? Зачем пойдем к Эльдару?

— Есть у меня к нему дело.

— Есть дело к Эльдару? Какое дело?

И вот тут-то Степан Ильич кое-что рассказал Астемиру о себе. Астемир узнал, что позапрошлой зимой Степан Ильич жил не в Ростове, а в Сибири и там встречался с Муратом Пашевым, отцом Эльдара, свояком Астемира, сосланным в Сибирь после Зольского восстания.

— Да ты не шутишь ли, Степан Ильич?

— Зачем шутить, какие тут шутки! Начинаются дела серьезнейшие. Не знаю, Астемир, в шутку или всерьез, но, кажется, мы с тобой тоже родственники.

В этот вечер Астемир узнал, что Мурат Пашев умер на руках у Степана Ильича. Степан Ильич дружил с Муратом, как сейчас дружит с ним, Астемиром. Они вместе работали на лесоповале в сибирской тайге. Мурат этой жизни не вынес. Но он все равно верил, что придет другая жизнь, лучшая для каждого в его родном доме, а не на чужбине. Он верил, что его гнев против зла, против хищников-князей не пройдет бесследно даже в том случае, если сам он больше не вернется в Кабарду. То, чего не смог сделать сам, он завещал своему сыну Эльдару. И Степан Ильич клятвенно обещал умирающему Мурату найти Эльдара и передать завещание отца.

— И вот, — сказал под конец Степан Ильич, — как видишь, Астемир, старый Мурат был прав, его, а вернее, наш общий гнев не остыл. И мы скоро пойдем с тобой в твое Шхальмивоко… А пока давай топить печи и помалкивать.

И они топили печи и помалкивали до происшествия, с которого в представлении Астемира начались дальнейшие перемены.

В мусульманском отделении госпиталя соблюдались свои порядки. Скорей не дадут к ужину ничего, но не пришлют супа из общего котла, где варились сало, свинина. Правоверные готовы были обойтись без ужина, лишь бы не оскверниться. На этом и сыграл однажды сосед Астемира по койке Губачиков. Не будь этого происшествия, возможно, события получили бы иной ход.

Балагур Губачиков — да простит его аллах — скрыл от товарищей, что хотя он кабардинец, но крещен в православную веру.

Поправлялся Губачиков быстро, и еще быстрее улучшался его аппетит. Посылок от родственников он не получал. Где развязывается узелок с гостинцем, смотришь, там и Губачиков. Так было до тех пор, покуда болтун и балагур, носившийся по палатам на одной ноге, с помощью костыля, сам не проговорился, что он православный. Правда, он тут же спохватился, но ему уже не верили. Вчерашние его благодетели перестали угощать его. Губачиков ворчал, ворчал и нашел выход из затруднения.

— Правоверные! Сало! Свинья! — раздался однажды во время обеда крик Губачикова.

— Как свинья? Где свинья?!

— Да вот, в миске!

Астемир, сидевший на койке рядом с Губачиковым, первый увидел, что действительно в миске у соседа плавает кусок свиного сала, и первый отставил свой суп, хотя и не очень тщательно соблюдал правила Корана. Просто, как и у многих других кавказцев, у Астемира было как бы врожденное чувство брезгливости к свинине.

Вся палата отказалась есть суп. Зашумели. А Губачиков под шумок съел мясо из всех мисок, где оно еще оставалось.

Больные требовали повара и дежурного по кухне.

Возмущение росло. Когда повар появился, над головами замелькали костыли, у кого-то в руках блеснул кинжал.

Испуганные санитары не могли сладить с наседающими на повара разгоряченными людьми. Дело принимало серьезный оборот. На койку вскочил Степан Ильич.

— Кунаки!

Нелегко было утихомирить возмущенных горцев, но Степан Ильич все же овладел их вниманием.

— Кто тут хорошо знает Коран? — спросил он.

— Я знаю Коран, — отвечал Астемир.

— Ну, ты-то знаешь, это для меня не новость… Кто еще знает Коран?

Слово «Коран» заставило притихнуть самых пылких крикунов.

Степан Ильич стал разъяснять стихи Корана, относящиеся к происшествию. Как толкует Коран случаи невольного осквернения свининой? А вот как:

— В Коране сказано, что грех падает на того человека, кто украдкой накормил другого.

Он на память прочитал несколько стихов Корана и этим окончательно подкупил мусульман, и без того охотно признававших истопника своим кунаком.

Даже Астемир был поражен таким точным и широким толкованием установлений священной черноты Корана.

Повар был спасен. А кто знает, может, ему грозили не только побои. Нешуточное дело — оскорбить фанатизм мусульманина. Теперь больше других на повара наседал Губачиков, стараясь отвести удар от себя.

— В ад его! — кричал Губачиков. — В ад! В котлы преисподней! — хотя, несомненно, думал в это время о котлах, в которых варилось мясо.

Так или иначе, к моменту, когда в дверях палаты появилось госпитальное начальство, все уже было более или менее спокойно. Однако полковник не счел возможным оставить происшествие безнаказанным.

— Я вышибу из вас эту дурь! — кричал он. — Лишаю горячей пищи всю палату… На трое суток!.. Видно, некуда вам девать свои силы, объелись? Не мешает кое-кому вспомнить фронтовые условия. Бунтовать вздумали! Революция? Да, революция. Но революция — это не значит беспорядок… Революция требует от всех нас высокой сознательности и дисциплины! Война не кончена. Да-с! Молчать! Не потерплю никаких бунтов…

О, как эти выкрики разъяренного полковника напомнили Астемиру сцену в канцелярии Клишбиева!

Но больше всего Астемира заинтересовало слово, которое он слышал отовсюду и значение которого не понимал. Это слово было — революция.

В тот же вечер, оставшись наедине со Степаном Ильичом перед пламенеющим жерлом печки, Астемир спросил Коломейцева:

— Скажи мне, друг, что это значит — революция?

— Революция — это значит… это значит: нельзя раненых солдат лишать горячей пищи… Вот что значит слово «революция», — объяснял Степан Ильич. — Революция — это значит: не щади себя, потому что наступило время, когда нужно открыть дорогу правде до конца, вставай за нее, если даже перед тобой генерал или сам царь… Вот что значит революция, Астемир… Революция — это: «Долой Гумара! Долой Клишбиева и Аральпова!» Пусть жизнь устраивают люди, угодные народу, знающие его нужды. Вот что такое революция… Все это нужно хорошо помнить, Астемир. Да, да, запомни и не забывай этого без меня.

— Почему ты говоришь — без тебя? — обеспокоился Астемир.

И тут Степан Ильич признался: возможно, они вскоре расстанутся. Астемир не сразу поверил, что Степан Ильич говорит об этом серьезно. Зачем же расставаться, когда им вдвоем так хорошо?

Проталкивая кочергой толстое полено в загудевшую печь, Степан Ильич продолжал:

— Не горюй, Астемир. В нужное время ты опять обо мне услышишь. А пока вот тебе мой наказ: постарайся остаться здесь, в госпитале, истопником, покуда я не явлюсь за тобой… Говорят, летом госпиталь расформируется и помещение опять займет гимназия. Это русская школа. Постарайся попасть истопником и в гимназию. Так нужно. Мы с тобой настоящие кунаки, Астемир, и у нас еще много общих дел! За что воевали эти люди? — Степан Ильич указал кочергой в сторону палаты. — «За веру, царя и отечество». Как будто и коротко и ясно, но на самом деле далеко не ясно. За веру? За чью веру воевал тот мусульманин, которого полковник лишил борща? За какого царя? Чей царь был? За какое отечество?..

Астемир слушал Степана Ильича с затаенным дыханием. Его слова волновали, переворачивали душу, горячили мозг. Разумение начинало озарять его, как отблеск печей озарял стены. Ему казалось, что он вот-вот поймет то, что беспокоило его всегда — и в ауле, и в медресе, и в мечети, и на сходах, где своевольничали Гумар и Аральпов…

Астемир старался запомнить каждое слово Степана Ильича, как в детстве и в юности запоминал слова Корана. Но тогда он воспринимал одни звуки, долго не улавливая смысла священной черноты Корана, и начал понимать значение печатных слов лишь по мере того, как обучался арабскому языку. А теперь каждое слово кунака вспыхивало, как огонь, ложилось в душу навсегда, полное значения, интереса, смысла. Ведь и сам Астемир думал обо всем, что сейчас говорил Степан Ильич. Но прежде он как бы ходил вокруг сундука, не зная, каким ключом сундук открывается. И вот ему давали ключ в руки.

«Долой войну…» «Земля — крестьянам, фабрика — рабочему человеку…» Как это просто и верно! Работай и живи плодами труда своего. Труд должен объединять людей. Вера не объединяет, а чаще разъединяет. И это верно. Разве не так думал и Астемир?

Степан Ильич показал сегодня себя знатоком Корана. Это подкупало мусульман, но тот Коран, который Степан Ильич поведал одному Астемиру, был правильнее, нужнее, привлекательнее для человека, ищущего истину.

С утра во всех палатах мусульманского отделения только и было разговоров, что о русском истопнике Степане Ильиче, который наизусть, как мулла, как эфенди, знает Коран. Многие вышли в коридор, чтобы поскорее увидеть Степана Ильича и снова потолковать с ним… И вот чудеса!

То, о чем предупреждал Степан Ильич Астемира, случилось скорее, чем Астемир мог подумать: ночью Коломейцев исчез. Истопника как ветром сдуло. Как будто и не было такого человека, Степана Ильича.

Астемир один в госпитале знал, что так должно было случиться. Он молчал и с особенным усердием принялся топить печи, стараясь выполнить наказ Степана Ильича.

Астемир думал о своем. Как бы хорошо, на самом деле, жить дальше без таких людей, как Гумар или Берд Шарданов, и даже без таких людей, как Муса. Если бы все стали похожими на кузнеца Бота или Баляцо — честными, прямыми, добрыми, работящими… Вот бы вольно было дышать! Вот было бы сытно!..

Сердце Астемира уподоблялось хорошо вспаханному, напитанному дождем и согретому солнцем полю: брось зерно — на другой день пробьется росток!

Попробовал было Астемир заговорить об этом с другими — ему отвечали:

— Пока бедняк рассуждает о богатстве соседа, в его жестяной лампе выгорают последние капли керосина. Не лучше ли лечь спать?

Астемир скучал по Степану Ильичу, неясности мучили его, но к этому неясному и тянулась его душа, как растение, выбивающееся из-под камня к свету и теплу.