"Елена Грушко. Ночь (Рассказ)" - читать интересную книгу автораболее чем, снежной, почти потусторонней. И сколько образов, сколько мыслей
наперебой неслось в голове!.. "Кружусь на мыслях, как на карусели..." - торопливо поскрипывая перышком, начертал Ерасимов и запнулся. Графоманская строка, а потом, ведь карусельные скачки заранее беспроигрышно-безвыигрышны, а его мысли отнюдь не соблюдали дистанцию. рот сейчас почему-то впереди воспоминание о том, как небо, словно некий голубой чай, забелилось молочным разливом облачной дымки. "В чашу неба попало облаков молоко", - начал было царапать Ерасимов, но чернила засохли. Пока он макал перо, мысли опять смешались. Это было похоже на знакомое и мучительное: счастливые, полнозвучные строки снились по ночам - а утром ни одной не вспомнить! Ерасимов зло рванул пером бумагу, скомкал лист, отбросил, с тоской подумав почему-то об истертой тысячами ладоней, теплой от их прикосновения вертушке на проходной бывшего своего завода, но ни звука, ни слова, ни образа на эту тему у него уже не могло, возникнуть. Откуда-то явилось и точно так же внезапно исчезло воспоминание о давнем рассказе матери об ее отце, которого в тридцать втором году - он был секретарем сельсовета - озлобленные, оголодавшие крестьяне сожгли в стогу сена. С невероятным этим воспоминанием, черной графической чертой перечеркнувшей акварельную круговерть других мыслей и образов, кончились его творческие муки, а на листке сами собой записались слова: Есть невозможные вещи, О них никогда и не думай. То, чего сделать нельзя, И с лихим росчерком Ерасимов расписался: "Феогнид". Ерасимов тупо смотрел на листок финской бумаги, исчерченный незнакомыми буквами, ког-Да его легко тронули за плечо. Ох! Мыльная пена капает с рук, и Муза как-то очень по-бабьи обтирает мокрые ладони краем прозрачной туники, будто фартуком. Ерасимов и забыл о ней! - Слушай, тебя что - законтачило на этих древних? - воскликнул он, маскируя раздражением, сознание собственного бессилия. - Муза тоже мне! Она смотрела не на него, а на свое перышко, испачканное фиолетовыми чернилами. Ерасимов быстро убрал руки за спину. Стыдно стало до легкой тошноты, но он бубнил обвиняюще: - Не завидую тем, кого ты раньше посещала. Долдонишь одно и то же! Глаза ее были по-прежнему нежны, и говорила она ласково, как с ребенком. Ерасимов вдруг заметил, что с величавого гекзаметра она незаметно перешла на язык обыденной прозы. - Но ведь всех людей заботит, печалит, тревожит и радует одно и то же. Любовь, добро и зло. Все стихи об этом. Всегда. - Да-а?! - возмутился Ерасимов. - Все стихи разные! А ты знаешь, что проповедуешь? Плагиат. Она погладила его по голове влажными пальцами. Ерасимов дернулся. А Муза продолжала: - Ну, конечно, стихи разные. Иначе в памяти людей остались бы только |
|
|