"Елена Грушко. Ночь (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

стихи того, кто первым сложил их. Самого первого поэта. Все стихи об одном,
но каждый говорит по-своему, у каждого свое слово. Ведь и любовь для
одного - шутка, игра, а для другого - мучение, смерть...
"А может, все проще? - мелькнула в голове Ерасимова мыслишка - точно
ехидная усмешка. - Может, дело вовсе не в том, что Муза не может послать
Ерасимову поэтический сигнал, а просто он сам не в силах воспринять его?"
- Ладно! - преувеличенно бодро сказал Ерасимов и встал. - Ладно. Хватит
валять дурака. - Покосился на Музу - оценит ли остроту. Но она, видно, не
поняла, и он украдкой швырнул перышко под стол. - Как там твои успехи?

Это была жуткая картина... В ванной на полу стояла вода. С
мокрых, неотжатых, покрытых пузырящейся мыльной пеной рубашек текло. Мало
того - они стали словно бы еще грязнее! Не висели на веревках - были
закинуты скомканными на умывальник, борта ванны, раковину. Горячий кран
сочился, шипящая струйка стучала в сугроб пены. Девицы на стенках потели.
- Вот ни фига себе! - еле выговорил Ерасимов. - Что ж это ты тут
натворила?!
Она дернула плечом и подошла ближе. Да еще вроде как потянулась обнять
Ерасимова - среди мыльного болота, скользкими руками. Ну, знаете!..
Тут уж он ей все припомнил. И Сафо, и Феогнида, и неподжаренную
яичницу, и раскрытый холодильник, и оббитую эмаль кастрюль. И муки над
снежно-белым листом. Он щедро швырнул ей в лицо свое страдание, потому что
оно - как разменная монета: получил - и тут же отдаешь другому.
Да, много он ей высказал! "А для этого самого, - кричал, - баб вокруг
сколько угодно. И каких угодно! Хоть маленьких, хоть черненьких, хоть
серо-буро-малиновых и, главное, без крыльев. Удобнее будет! Если ты Муза, то
какого черта стихов не посылаешь? А если ты баба, то, спрашивается, какого
черта?., А?.." И он тыкал ей в лицо мыльную рубашку.
Муза молчала. Глаза у нее сперва были удивленные, потом испуганные, а
потом стали никакими. Пустыми и безжизненными, как тот лист бумаги. Она
повернулась и тихо пошла из ванной. На полу оставались следы ее босых ног,
мокрые концы повисших ""крыльев тянули переломанную строчку. Вовремя ушла с
глаз! А то поддал бы ей не только словесно!
Едва не кусая сам себя от злости, Ерасимов взялся за уборку. Между
делом он постиг нехитрую истину, хорошо известную всем женщинам: домашняя
работа не только утомляет, но и отупляет, то есть успокаивает. К тому
времени, как рубашки были выстираны, выполосканы, выжаты, аккуратно
развешаны, а ванная приняла приличный вид, злость Ерасимова слегка
угомонилась. И пришло решение: больше Музу не бранить - наоборот, утешить ее
как можно нежнее. Но потом все-таки быть с нею посуше и построже. Если что,
не ждать вдохновения, а требовать его У Музы, как может требовать мужчина от
женщины. А эта сцена пусть будет для острастки. Что же, что Муза? Баба! А
кто в доме хозяин?..
Размышляя так, Ерасимов умылся, зубы почистил Даже, вспомнив вкус ее
нежного, мягкого рта, который сейчас, так и быть, поцелует, и на цыпочках
пошел в комнату. Еще в коридоре ему послышались всхлипывания. Ерасимов
поморщился, но вместе с жалостью пришло и успокоение: если женщина плачет,
когда ее отругал мужчина, значит, первый этап ее укрощения прошел успешно.
Ничего, сейчас он ее приголу...
Музы в комнате не было. И на кухне не было. А всхлипывал, постанывая,