"Елена Грушко. Ночь (Рассказ)" - читать интересную книгу авторастихи того, кто первым сложил их. Самого первого поэта. Все стихи об одном,
но каждый говорит по-своему, у каждого свое слово. Ведь и любовь для одного - шутка, игра, а для другого - мучение, смерть... "А может, все проще? - мелькнула в голове Ерасимова мыслишка - точно ехидная усмешка. - Может, дело вовсе не в том, что Муза не может послать Ерасимову поэтический сигнал, а просто он сам не в силах воспринять его?" - Ладно! - преувеличенно бодро сказал Ерасимов и встал. - Ладно. Хватит валять дурака. - Покосился на Музу - оценит ли остроту. Но она, видно, не поняла, и он украдкой швырнул перышко под стол. - Как там твои успехи? Это была жуткая картина... В ванной на полу стояла вода. С мокрых, неотжатых, покрытых пузырящейся мыльной пеной рубашек текло. Мало того - они стали словно бы еще грязнее! Не висели на веревках - были закинуты скомканными на умывальник, борта ванны, раковину. Горячий кран сочился, шипящая струйка стучала в сугроб пены. Девицы на стенках потели. - Вот ни фига себе! - еле выговорил Ерасимов. - Что ж это ты тут натворила?! Она дернула плечом и подошла ближе. Да еще вроде как потянулась обнять Ерасимова - среди мыльного болота, скользкими руками. Ну, знаете!.. Тут уж он ей все припомнил. И Сафо, и Феогнида, и неподжаренную яичницу, и раскрытый холодильник, и оббитую эмаль кастрюль. И муки над снежно-белым листом. Он щедро швырнул ей в лицо свое страдание, потому что оно - как разменная монета: получил - и тут же отдаешь другому. Да, много он ей высказал! "А для этого самого, - кричал, - баб вокруг сколько угодно. И каких угодно! Хоть маленьких, хоть черненьких, хоть какого черта стихов не посылаешь? А если ты баба, то, спрашивается, какого черта?., А?.." И он тыкал ей в лицо мыльную рубашку. Муза молчала. Глаза у нее сперва были удивленные, потом испуганные, а потом стали никакими. Пустыми и безжизненными, как тот лист бумаги. Она повернулась и тихо пошла из ванной. На полу оставались следы ее босых ног, мокрые концы повисших ""крыльев тянули переломанную строчку. Вовремя ушла с глаз! А то поддал бы ей не только словесно! Едва не кусая сам себя от злости, Ерасимов взялся за уборку. Между делом он постиг нехитрую истину, хорошо известную всем женщинам: домашняя работа не только утомляет, но и отупляет, то есть успокаивает. К тому времени, как рубашки были выстираны, выполосканы, выжаты, аккуратно развешаны, а ванная приняла приличный вид, злость Ерасимова слегка угомонилась. И пришло решение: больше Музу не бранить - наоборот, утешить ее как можно нежнее. Но потом все-таки быть с нею посуше и построже. Если что, не ждать вдохновения, а требовать его У Музы, как может требовать мужчина от женщины. А эта сцена пусть будет для острастки. Что же, что Муза? Баба! А кто в доме хозяин?.. Размышляя так, Ерасимов умылся, зубы почистил Даже, вспомнив вкус ее нежного, мягкого рта, который сейчас, так и быть, поцелует, и на цыпочках пошел в комнату. Еще в коридоре ему послышались всхлипывания. Ерасимов поморщился, но вместе с жалостью пришло и успокоение: если женщина плачет, когда ее отругал мужчина, значит, первый этап ее укрощения прошел успешно. Ничего, сейчас он ее приголу... Музы в комнате не было. И на кухне не было. А всхлипывал, постанывая, |
|
|