"Игорь Губерман. Вечерний звон " - читать интересную книгу автора

высоким упоением.
Конечно, хорошо бы потревожить чье-нибудь отменно выдающееся имя и
украсить мою книгу дивной байкой о душевной многолетней нашей близости. И
это ведь возможно: трижды, например (с разрывом года в два), меня знакомили
с Булатом Окуджавой. Все три раза он мне руку крепко пожимал и говорил
приветливо, что очень рад знакомству. Ну, на третий, правда, раз в его
глазах мелькнуло что-то, но не опознал, не вспомнил и опять учтиво мне
сказал, что очень рад. Зато последнюю свою статью в газете посвятил он
книжке, мною в лагере написанной. Но тут уже шла речь о человеке, незнакомом
даже мне, поскольку Окуджава усмотрел во мне - тоску по элегической
исповедальноеTM.
А еще я помню на одной московской пьянке (я тогда приехал из Израиля на
книжную ярмарку) - длинный и витиеватый тост Фазиля Искандера. Он было завел
свою волынку по-восточному, но только уже сильно освежился, отчего утратил
нить сюжета и нечаянно вдруг вышел на сионистов. Зря, сказал он, все евреев
этих так ругают, они просто порешили возвратиться на родную землю, где стоит
гора Сион. И тут я его резко перебил, чтоб не сужал он так неосторожно наши
замыслы и планы. Он из темы тоста вылез кое-как, а после мы с ним обсуждали
реплику мою. Недолго, правда, потому что оба напились. Но помню точно, что
он был гораздо круче в геополитических решениях, чем я, и что одну из лишних
рюмок я ему налил почти насильно. Объяснив, что для него это хуйня, а мне -
мемуары. Нет, никак такие эпизоды мне не увязать в душевную и
продолжительную близость, лучше я оставлю это попечение.
Потомкам я пока еще любезен. Моя внучка Тали как-то своей матери
сказала:
- Я люблю ходить к бабушке, там у нее живет дедушка, он нас щекочет.
А теперь и книжку можно начинать. С заведомой готовностью терпеть
неслыханные творческие муки. Потому что творческие муки - это не когда ты
сочиняешь, а когда уже насочинял и убеждаешься, что вышла полная херня. Но
до поры, пока перечитал, еще надеешься. А впрочем, у меня ведь нету никакой
высокой цели: никого ни в чем не собираюсь убедить, а что-то опровергнуть
или доказать - и не хочу и не умею. Тут Мишель Монтень отменно будет к
месту: "Кроме того, что у меня никуда не годная память, мне свойствен еще
ряд других недостатков, усугубляющих мое невежество. Мой ум неповоротлив и
вял..."
А кстати, тут еще одно мне надо сделать упреждение. О нем благодаря
Монтеню вспомнив, я его словами и прикроюсь: "Я заимствую у других то, что
не умею выразить столь же хорошо либо по недостаточной выразительности моего
языка, либо по слабости моего ума". Но здесь читателя вполне может постичь
нечаянная радость. Мне однажды интересный факт попался: что цыгане в таборах
варили необыкновенно вкусный борщ. Состав его менялся раз от разу: в
поместительный чугун с водой, кипящей на огне, кидали члены табора еду,
которую сегодня удалось наворовать. А так как всем понятно, что плохого не
воруют, борщ цыганский неизменно удавался. Этот замечательный рецепт
наполнил меня светлым оптимизмом. Да тем более, что я чужие мысли очень
часто нахожу и там, где авторы до них додуматься не успевали: подходили
близко, но сворачивали вбок. Поэтому в моем борще продукты будут с огорода
чисто личного. А свежесть я спокойно гарантирую. Сперва - о путешествиях,
конечно.