"Алеш Гучмазты. Матрона " - читать интересную книгу автора

протест, и она поймала себя на том, что, разговаривая с Чатри, оценивающе
поглядывает на его спутника: он, конечно, был много моложе ее, однако сердце
ее уже частило. "Эх, подвернулся бы ты мне вовремя", - с грустью подумала
она, встала и пошла в другую комнату, чтобы накрыть стол для гостей. У нее
все уже было готово, но она не торопилась с угощением - пусть не думают, не
так уж она стремится выскочить замуж. Из котла вкусно пахло вареным мясом.
Она как подняла крышку, так и осталась стоять, ощутив вдруг слезы на глазах
и поняв: это от зависти, это она жене Чатри завидует. Дал же ей Бог счастье,
которого она даже и не замечает, наверное, принимая как должное, как нечто
обыденное. А может, еще и судьбу свою проклинает, желая чего-то большего.
Почему же она, Матрона, так несчастлива, почему? Или дверь неба увидела
открытой, подглядела что-то неладное в жизни богов и теперь расплачивается
за это? Или она изначально недостойна человеческой жизни? Она ведь никогда
не мечтала о многом: только бы хорошую семью. Тогда бы она чувствовала себя
человеком, и в селе сплетничали бы о ком-то другом.
Нет, не удостоилась она, будто лишнего требовала, из чьих-то рук чужое
рвала. "О, Бог богов, создавший нас, да превратись ты в пепел, если в
слепоте своей так легко обделяешь честные души!" - произнесла она вместо
молитвы и отерла слезы.
На стене висела ее фотография той девичьей поры, когда к ней только
начали приглядываться парни - о, как же она была счастлива тогда! Теперь из
тех далеких лет фотография смеется над ней. Или она сама смеется над собой?
Так или иначе, но она не любит эту фотографию, гордую улыбку красивой
девчонки, насмехающейся над тщетой ее теперешней жизни. Не любила она и
другие фотографии прошлых лет: каждая из них напоминала о чем-то потерянном,
утраченном навсегда, невозвратимом. И хуже других - фото ее мужа, Джерджи,
заключенное в широкую рамку; теперь Джерджи смотрел на нее и словно
говорил - видишь, как я далек от тебя? Ты мечтала обо мне, мечтаешь и будешь
мечтать, но никогда не дотянешься, не достанешь, не прикоснешься. Я открылся
тебе на мгновение лишь для того, чтобы ты всю жизнь искала меня, потеряв мой
след, чтобы знала о счастье и не могла найти его. Смотри на меня и снова
ищи. Ищи и не находи.
Лишь к одной фотографии она не испытывала вражды: с нее, словно ангел
со стены храма, смотрел ребенок - бесхитростным, ждущим взглядом, смотрел,
умоляя о ласке, о материнской верности, о любви. Глядя на фотографию, она
обычно не видит изображения - все расплывается перед глазами и слышится из
давнего тоненький, плачущий голосок.
"Мама, ты скоро вернешься?"
"Скоро, сынок, скоро вернусь".
В горле ее словно застряли когда-то сказанные слова, подлее которых и
не найдешь: из-за этих слов сын ее остался сиротой, а сама она лишилась
сына. Теперь и фотография попрекает, и она не может выдержать детского
взгляда, отворачивается, но не плачет, нет, сердце ее полнится злобой, и в
этот миг она ненавидит людей, всех без разбора, а не только тех, что лишили
ее счастья, отняв у нее мужа, заставив собственноручно отвести ребенка на
чужбину и оставить там. Кто бы они ни были - односельчане или чужаки - все
навредили ей, все враги.
- Чатри, - обратилась она к мужчинам, - в комнате посидите или на
веранде?
- Лучше здесь, там жарко.