"Виктор Мари Гюго. Отверженные (полностью)" - читать интересную книгу автора

подсвечника, доставшиеся ему по наследству от двоюродной бабушки.
Подсвечники с двумя вставленными в них восковыми свечами обычно красовались
на камине в спальне епископа. Когда же у него обедал кто-либо из гостей,
Маглуар зажигала свечи и ставила оба подсвечника на стол.
В спальне епископа, над изголовьем его кровати, висел маленький стенной
шкафчик, куда Маглуар каждый вечер убирала шесть серебряных приборов и
разливательную ложку. Ключ от шкафчика всегда оставался в замке.
В саду, вид которого портили неприглядные строения, были четыре аллеи,
расходившиеся крестом от сточного колодца; пятая аллея, огибая весь сад, шла
вдоль окружавшей его белой стены. Четыре квадрата земли между аллеями были
обсажены буксом. На трех Маглуар разводила овощи, на четвертом епископ
посадил цветы. В саду росли фруктовые деревья. Как-то раз Маглуар сказала
епископу не без некоторой доли добродушного лукавства:
- Вы, ваше преосвященство, хотите, чтобы все приносило пользу, а вот
этот кусок земли пропадает даром. Уж лучше бы вырастить здесь салат, чем эти
цветочки.
- Вы ошибаетесь, госпожа Маглуар, - ответил епископ. - Прекрасное столь
же полезно, как и полезное.
И, помолчав, добавил:
- Быть может, еще полезнее.
Три-четыре грядки, разбитые на этом квадрате земли, пожалуй, не меньше
занимали епископа, чем его книги. Он охотно проводил здесь час-два, подрезая
растения, выпалывая сорную траву, роя там и сям ямки и бросая в них семена.
Но к насекомым он относился менее враждебно, чем настоящий садовник.
Впрочем, он отнюдь не считал себя ботаником: он ничего не понимал в
классификации и в солидизме, он не стремился сделать выбор между Турнефором
и естественным методом, он не предпочитал сумчатые семядольным и не
высказывался ни в защиту Жюсье, ни в защиту Линнея. Он не изучал растений,
он просто любил цветы. Он глубоко уважал людей ученых, но еще более уважал
людей несведущих и, отдавая дань уважения тем и другим, каждый летний вечер
поливал грядки из зеленой жестяной лейки.
В доме не было ни одной двери, которая бы запиралась на ключ. Дверь в
столовую, выходившая, как мы уже говорили, прямо на соборную площадь, была в
прежние времена снабжена замками и засовами, словно ворота тюрьмы. Епископ
приказал снять все эти запоры, и теперь эта дверь закрывалась только на
щеколду, и днем и ночью. Прохожий в любой час мог открыть дверь, - стоило
лишь толкнуть ее. Вначале эта всегда отпертая дверь тревожила обеих женщин,
но епископ Диньский сказал им: "Что ж, велите приделать задвижки к дверям
ваших комнат, если хотите" В конце концов они прониклись его спокойствием
или по крайней мере сделали вид, что прониклись. На Маглуар время от времени
нападал страх. Что касается епископа, то три строчки, написанные им на полях
Библии, поясняют или по крайней мере излагают его мысли: "Вот в чем
тончайшее различие: дверь врача никогда не должна запираться, дверь
священника должна быть всегда отперта".
На другой книге, под заглавием Философия медицинской науки, он сделал
еще одну заметку: "Разве я не такой же врач, как они? У меня тоже есть
больные; во-первых, те, которых врачи называют своими, а во-вторых, мои
собственные, которых я называю несчастными".
Где-то в другом месте он написал: "Не спрашивайте того, кто просит у
вас приюта, как его зовут. В приюте особенно нуждается тот, кого имя