"Роман Гуль. Жизнь на фукса" - читать интересную книгу автора

его, я ничего не понимал.
Я хожу по залу в порыжелых разбухших валенках. Конечно, я хочу тишины.
Но лететь из страны багажом в неизвестность - я не желаю. Я не мешок с
овсом. Здесь моя родина. Я не владею иностранными языками. И моя мать стоит
в примыкающем к музею переулке.
Я очень взволнован. Но мне просто приказывают надеть нагольный кожушок
и стать в строй для отправки в Германию. "Оставаться?" "Оставаться нельзя!"
И я с жестяным чайником становлюсь в строй. С ним я расстаться не могу. К
тому ж за границу без вещей ехать неприлично.
Команда "кроком руш" - мне, великороссу, очень нравится. Я
поворачиваюсь "кроком руш" и выходу из музея в рядах неизвестных совояжеров.
Состояние тяжкое.
Человек - слабая обезьянка. Идя улицей, хоть под конвоем, но все же по
снегу, я начинаю радоваться - этому снегу. И с хрустом мну его валенками.
Киева я не знал. Шел по неизвестным улицам. Город дышал осадно. Людей
не было. Только неслись неистовые конники. Да пересвистывались патрули.
Темные трамваи подползли медленно. Приказали: войти в них. И под
конвоем украинской кавалерии вагоны пошли мертвым городом.
Рядом с окном крупной рысью плывет аргамак, раздувая ноздри. В
полутемноте вижу только: аристократическую голову, смоченную потом шею,
полгруди и изредка выбрасываемую вперед тонкую ногу. Над ним - папаха с
рыжими лихими усами. А возле седла блещет струя обнаженной шашки. Неужели
эти усы с папахой выбрасывают меня из России? Все возможно. Я не возражаю.
Сейчас я почти не могу думать. Мысли бегут по голове и расплываются, не
собираясь в фокус.
Сзади слышу: "Коля, смотри, у нас в столовой - огонь". Я оборачиваюсь:
вижу, как Коля смотрит на огонь своей столовой. По-моему, он не понимает
переживаемого.
Поймите, дорогой Коля, что вас выгоняют не только из столовой.
Быть может - из жизни. Это - тяжело.
Трамваи бегут. Исчезают Колины столовые, улицы. Остается прекрасный,
неукротимый, с запененным мундштуком аргамак у окна и над ним - папаха с
лихими усами. Когда аргамак обгоняет окно, я вижу, как он чуточку
подбрасывает левую заднюю, и я думаю про себя: "он шпатит на левую"12.

Фантастический вылет
Да, уважаемый читатель, 1918 год отличался от иных лет тем, что жившие
в нем люди легко превращались в вещи. Людей не было. Овеществлена была вся
Россия. Овеществление производилось арестами. Арестовывали белые.
Арестовывали красные. Всякий, кто был арестован, знает прекрасно это "вещное
состояние".
Когда мы подъехали к вокзалу - трамваи стали. Нас строем вели по
платформе. Потом - по темным, в снегу увязшим путям. Мы шли мимо
красно-бурых вагонов, исписанных четырехзначными нумерами и четырехэтажными
ругательствами. Все происходило в темноте и тишине. Я чувствовал себя
безымянным пакетом, не понимающим, кто и куда отправляет его в эту ночь и
ветер.
С колонной повстречалась неизвестная шинель. Остановилась, расставив
кривые ватные ноги. Хрипло спросила в воздух:
- Що це, едына недэлыма?