"Георгий Дмитриевич Гулиа. Заветное слово Рамессу Великого " - читать интересную книгу автора

было заведено от начала этого великого и беспримерного царствования
бога-героя, сокрушителя азиатов, ливийцев и многочисленных морских
разбойников - шерденов, грозы Нубии и Эфиопии, чей взор достиг пределов
Офира и Пунта.
Фараон держал в руках знаки своей безграничной власти. Его дыхание
слышали в Дельте, за порогами Хапи, далеко в Нижнем Ретену и пустыне Запада.
Царь хеттов внимал его слову. Львы дрожали в песках при одном его появлении.
Пыль курилась дымком на вершине пирамиды Хуфу, когда благой бог изволил
говорить в полный голос.
Крючкообразный посох фараона светился множеством разноцветных
финикийских камней. Многохвостая плеть в руке его была точно радуга на небе.
Принц почтительно подошел к отцу. Поцеловал его левое плечо. И стал
слева. Фараон улыбнулся одними губами, посмотрел на принца одними глазами,
не поворачивая головы.
И увидел принц, что в глазах его величества - здоровье, на щеках его -
сила и на губах его - любовь к сыну. На сухих губах, которым уже девяносто
лет, три месяца и двадцать один день.
Шестьдесят пять лет глядит на эти губы, на этот подбородок принц
Мернептах. Двенадцать старших братьев его, двенадцать принцев так и не
дождались престола. Они умирали один за другим. Во цвете лет. Полные сил. От
болезней или вражеских мечей. А бескрайний Египет пребывал во власти старого
фараона - жизнь, здоровье, сила! - старого, очень старого бога. Вот
состарился и тринадцатый сын, а его величество все на престоле. И враги этой
земли потирают от удовольствия руки, ибо владыка - тень того молодого
Рамессу Второго, героя битвы при Кодшу, попиравшего стопою своей страны и
народы...
Не предложил на этот раз фараон своему сыну ни скамьи, ни циновки у
своих ног. И принц продолжал стоять, чтобы выслушать снова благого бога.
А когда его величество открыл уста, когда он вдохнул побольше воздуха в
грудь, чтобы легче было говорить, Мернептах вдруг увидел перед собой
старого, очень старого человека, которому легче было сидеть вот так, ровно,
с посохом и плетью, нежели произнести несколько слов.
Принц был любящим и почтительным сыном. Он хорошо знал, чья кровь течет
в его жилах, знал, что вся великая страна внимает каждому слову своего
фараона и слово фараона есть камень с нубийских гор. И тот, кто сидел сейчас
там, за дверью, - верный Джау, - тоже знал, сколь крепка десница фараонова и
сколь твердо его слово, летящее, как птица, во все концы египетской земли...
Фараон начал медленно, внятно. Правда, негромко, но так, словно вокруг
находились военачальники, готовые к штурму вражеской крепости. И речь его
была ясна, как небосклон в это раннее утро, когда солнце только-только
начинает свой путь в сторону Западной пустыни.
- Сын мой, - сказал его величество, - есть вещи, которые доподлинно
должны быть известны владыке этой земли, если он действительно хочет быть
владыкой, а не щепой на высокой воде Хапи. У настоящего владыки глаза должны
быть открыты.
- Это так, - подтвердил принц.
- Я желаю, сын мой, чтобы ты всегда стоял на верном пути, а наша страна
благоденствовала вечно. Если я не скажу тебе правды, - беда нам, беда
Египту. Простолюдин скажет неправду семеру, семер скажет неправду тебе, а ты
мне скажешь неправду - что же тогда будет? Столько неправды даже великая