"Андрей Гуляшки. Дождливой осенью ("Приключения Аввакума Захова" #3) " - читать интересную книгу автора

Виолета украдкой посмотрела на Аввакума. В ее взгляде сквозила
признательность и нежность.

6

Года полтора назад Археологический институт вел крупные раскопки в
окрестностях далекого фракийского селения у северных отрогов Родоп. В
раскопках как руководитель сектора участвовал и Аввакум. Он рассчитывал на
богатые находки бытовых предметов древних македоно-фракийцев и, опасаясь,
что его каждую минуту могут отозвать в Софию на выполнение заданий
госбезопасности, изо всех сил старался ускорить работы. И тут к ним
притащилась, неизвестно по чьему указанию, съемочная группа кинохроники во
главе с режиссером Асеном Кантарджиевым. Аввакум встретил незваных гостей
довольно кисло. Он вообще не любил иметь дело с людьми, занимающимися
всякого рода съемками. Стоило ему увидеть фотоаппарат или кинообъектив, как
он тотчас закрывал лицо рукой, отворачивался в сторону или же становился
спиной к обладателю аппарата. Эту антипатию усиливала и та суматоха, которую
режиссер поднимал среди рабочих. Когда он наводил аппарат, все землекопы
сразу же окаменевали, как статуи на бездарной картине, стараясь принять как
можно более живописную позу, да еще анфас, поближе к объективу. Строгий ритм
раскопок нарушался. Но это было лишь начало бедствия. Режиссер выбегал
вперед и начинал каждому показывать, что делать, куда смотреть и как
смотреть. Время летело, Аввакум курил сигарету за сигаретой, но сдерживался
и терпел.
Со дня на день Аввакум все более мрачнел, глядя, как бестолково уходит
время, зато режиссер, освоившись с обстановкой, чувствовал себя день ото дня
все свободнее. Веселый по натуре, Асен просто не знал, куда девать энергию.
Узнав, что раскопки окончатся не раньше как через неделю, и заготовив все
необходимые вступительные кадры, он махнул Рукой на съемки и решил, как
говорили рабочие, "дать жизни". Он не делал ничего предосудительного, а
попросту стал бездельничать и вести себя, как любой жизнерадостный человек,
поневоле оставшийся без дела. он слонялся около траншей, валялся в тени под
кустами, купался в речке. В этом не было ничего плохого. Но вскоре он стал
появляться с плоской фляжкой ракии в кармане куртки и, собрав вокруг себя
рабочих, закончивших смену, угощал их, распевая с ними веселые народные
песни, пока на западе не темнело лиловое небо и над равниной не опускалась
тихая, теплая ночь. За два-три дня он стал любимцем всего лагеря. Он
раздобыл игральные карты, какие-то бечевки, сосновые шишки и стал показывать
изумленным зрителям самые невероятные фокусы. Успех был столь потрясающим,
что к нему стали сбегаться и рабочие, занятые раскопками. Где бы он ни
появлялся, за ним по пятам всегда тянулась вереница ротозеев. Одни робко, а
другие настойчиво просили показать "что-нибудь занятное". Неодолимое
влечение к необычайному разжигало любопытство даже у самых степенных мужчин.
Дисциплина среди рабочих стала хромать, и Аввакум рассердился не на
шутку. Встретившись, будто ненароком, с режиссером, он сказал:
- Почему бы вам не прогуляться куда-нибудь подальше отсюда? Например,
подышать день-другой горным воздухом?
- Знаете ли, - сказал режиссер с такой добродушной и милой улыбкой,
словно Аввакум был его закадычным другом, - я много думал об этом. Горы с
детства влекут меня своей прохладой и тенистыми лесами. Я очень вам