"Андрей Гуляшки. Спящая красавица ("Приключения Аввакума Захова" #4) " - читать интересную книгу автора

равно ушел бы отсюда. Мне всегда нравилось возвращаться домой под дождем.
Шел я медленно. С моих волос струйками лилась вода, она проникала за
воротник куртки, стекала вниз по спине. Но проявлять малодушие из-за
обыкновеннейшего дождя - ну, нет. И я продолжал спокойно шагать дальше, как
и подобает мужчине с твердым характером.
Прошел я так метров тридцать. Дождевые струи, словно плети, с шумом
хлестали разжиженную землю. Я слышал только это, но мне вдруг захотелось
ускорить шаг. Впрочем, я никогда не любил медленной, флегматичной ходьбы.
Не выбирая дороги, я какой-то опустошенный брел по лужам, пока наконец
добрался до колючего плетня, за которым нахохлился, словно наседка, дом
Пантелеевицы. Пантелеевица жила теперь вместе с сыном в новом каменном доме
в самом центре села, а в прежней ее развалюхе "царствовал" я. И хотя это
жилище не отвечало моему положению в обществе, жилось мне в нем
действительно по-царски, да и вообще я всегда снисходительно относился ко
всем этим современным домам с их крытыми верандами да солнечными эркерами.
Сейчас этот мокрый нахохлившийся домишко, видимый лишь наполовину из-за
покосившегося скользкого и колючего плетня, действительно казался довольно
жалким. Но всему виной был проклятый дождь. Даже роскошные палаты и те,
думалось мне, не покажутся веселее под таким сумрачным и мокрым ноябрьским
небом.
Вставляя ключ в старый, ржавый замок, я ни о чем особенно не думал. Мне
было абсолютно все равно, вхожу я в палаты или в халупу, окажется за дверью
сверкающий мрамором холл с колоннадой или я ступлю на глиняный пол мрачной
лачуги с черным от копоти допотопным очагом.
Разумеется, никакой неожиданности за дверью быть не могло и ни о каком
мраморном холле я не мечтал. Мне казалось, что я просто нырнул в глубокий
омут - так тихо и спокойно было вокруг. Лишь изредка на какой-то миг
слышалось шипение - это в очаге на тлеющие угли попадали дождевые капли.
Пахло горевшими поленьями и смолистой лучиной. К этому запаху примешивалось
непередаваемое, едва ощутимое дыхание старины; ею веяло от кадки для теста,
до сих пор пахнущей кукурузной мукой, от стоящих на полках закопченных
горшочков, в которых когда-то варилась бобовая похлебка, приправленная
желтой сливой-мирабелью, от обрезанной бутылочной тыквы, из которой торчали
деревянные ложки. Все эти допотопные, давно вышедшие из употребления вещи
издавали свой едва уловимый затхлый и спокойный запах.
Вот чем встретили меня мои палаты, едва я закрыл за собой дверь.
Отыскав в темноте на привычном месте керосиновую лампу, я снял стекло и
зажег фитиль. Затем вошел в соседнюю комнату - она была без очага и
несколько меньше первой - и сменил там мокрую одежду.
Покончив с туалетом, я вдруг снова ощутил в себе самом и вокруг такую
пустоту, что мне даже стало страшно. Казалось, все, что именуется жизнью,
отделилось от меня и я, словно автомат, состоящий из мускулов и костей,
двигаюсь в сумраке какой-то заброшенной гробницы. Мне ничего не хотелось
делать, даже думать.
Несколько минут простоял я на пороге своей комнаты. Кто знает, сколько
длилось бы это дурацкое состояние расслабленности, если бы случайно мой
взгляд не остановился на противоположной стене кухни, где отчетливо
вырисовывалась какая-то тень. Вглядевшись в нее, я наконец сообразил, что
это моя собственная тень. Когда я уразумел это, мне захотелось тщательнее
приглядеться к ее форме, изгибам - меня заинтересовало, как выглядит мой