"В. Гуреев. Калугадва" - читать интересную книгу автора

тянущаяся к краю леса, часть поля и рыжие песочные горы на глиняных
разработках, обозреваемые по касательной к плоскости пыльного, покрытого
мушиными трупами подоконника. А еще дальше - на огороде - огромная ржавая
бочка из-под топлива, в которой обмывали мышей, раздавленных железной рамой
на пружине.
Женя подошел к подоконнику, воображая его почти настоящим кладбищем, на
котором и похоронили его мать. Ну, разумеется, разумеется, игрушечным -
кресты из спичек, ограды из клееных коробков, свежая земля (из горшков для
домашних растений), размятая пальцем, и резиновые трубы-кишки, из которых на
кафельные столы льется вода. Старые маленькие старательные девочки погребали
тут своих любимых голеньких куколок - целлулоидных, целомудренных,- обряжали
их в дырявые войлочные подстилки и... в добрый путь!
Потом Женечка прилег на мамину кровать и вспомнил, как в конце лета ему
приснился страшный сон и он, в слезах, прибежал сюда и лег рядом с мамой, а
панцирная сетка - продавленная - свалила их в кучу. Стало жарко, но он
уснул, улыбаясь.
Женя стал раскачиваться на кровати, ведь теперь это можно было делать
совершенно безнаказанно и не бояться старых, расслоившихся пружин, что
прорвут блин тюфяка и вопьются в бока и попу... По крайней мере именно так
ему всегда говорила мама: "Смотри, будешь раскачиваться на кровати, пружины
вопьются тебе в бока и попу!"
Весело.
Кажется, еще утром Женечка сидел на лестнице, на старых деревянных ступенях,
на мохнатых холмах, оставленных заколачивающими шаги-гвозди сапогами, тут же
в матового стекла колпаке была лампа-дежурка. Бабка суетилась, скоро должны
были привезти гроб из морга или даже уже везли его.
За забором у Золотаревых завыла собака: сначала она скреблась когтями в
заколоченную калитку черного хода на огород, потом, исходя слюной, пыталась
ухватить зубами собственный ошейник - столь идиотское занятие,- вертелась,
приседала, облепила толстый, как труба, хвост куриным пометом.
И завыла, как почувствовала.
Во двор въехал грузовик, стал разворачиваться, сдавая задом к крыльцу. Свора
каких-то родственников, теток, паломников, татар, газокалильных ламп,
керосиновых ламп, стариков-канониров из инвалидной роты в медвежьих шапках,
манчьжурцев, дребезжащих на сквозняке старух, клеенчатых, залитых кровью
фартуков, разносчиков кипятка, горюнов и землекопов облепила высокие борта,
колеса и кабину. Жене показалось, что многие уже были пьяны. Они приглашали
водилу зайти обогреться - начал накрапывать дождь, обещали угощение и
выпивку. Даже дед что-то бесшумно вещал, перемешивая ватой губ в беззубой
дырке рта.
Соседские мужики уже сидели в кузове и с уважением щупали черный ситец,
которым был оббит гроб, тихонько переговаривались, потом закурили.
Фамарь Никитична держала Женю за руку. Вдруг водила, его, кажется, звали
Голованом, заблажил дурным ржавым голосом кирного дебила:
- Ну, чео-о, блядь, стали? Давай выгружай ее! Мне еще на лесопункт конец
делать!
Женя вздрогнул. Как по команде бабки завыли, морща свои и без того маленькие
лица, глазки копеечкой, куриные шеи, а мужики, покидав окурки, поволокли
тяжесть по доскам кузова, перегружая гроб на подставленные для того плечи.
А потом был весь следующий день, расцвеченный жидким глиняным редколесьем