"Георгий Гуревич. Они же деревянные (Авт.сб. "Только обгон")" - читать интересную книгу автора

"Ходу! Ходу! Темп давай, козявка!" Нарочно приотставал и давал фору, чтобы
нагнать шутя. Сердце у бежевой было здоровое, дыхание хорошее, а ножки
все-таки коротенькие, не чета моим ходулям. Да и трудно ли было мне
переставлять ноги, когда лыжи сами несли меня. Несли! Я стоял, в сущности,
то на правой ноге, то на левой. Приседал перед впадинами, выпрямлялся на
горбах, вбок клонился от веток, но стоял. Слегка пританцовывал, исполнял
"па-де-лыж". Не бывало такого танца? Я отрабатывал его в лесу. Плечами,
локтями набирал скорость, задниками отбивал чечетку и замирал на пуантах:
одна лыжа несет меня, другую я сам несу в воздухе, наготове.
- Ой, не могу! - сказала девушка, останавливаясь у красного столбика на
перекрестке. Очень полезные эти столбики, мешают заблудиться в лесу. Счет
у них как на картах: с запада на восток, первый ряд - самый северный,
второй - южнее. Смотришь на затесы, как на компас. - Ой, не могу, дядя
Витя, загоняли совсем!
Щеки у нее блестели, глаза блестели. Пуще всего блестел кончик носа.
- Хорошо? - спросил я самодовольно, как будто именно я посадил этот лес
и обсыпал его свежим снегом.
- Ой, спасибо, дядя Витя! Можно, я поцелую вас?
Сейчас-то я понимаю, что целовала она не меня. Целовала голубизну и
белизну, кружева инея, кисловатый воздух и пахучий снег, подвенечную
чистоту каждого сугроба, красоту леса и свою собственную юную красоту.
Радость бытия хотелось выразить поцелуем, и только мои губы были
поблизости. Но тогда я принял ее благодарность как должное, словно впрямь
я заготовил для нее этот сияющий день, преподнес его спутнице, как букет.
Ну конечно, она должна была поблагодарить за такой подарок.
- Только один поцелуй за всю красоту? - возмутился я. - За каждый
километр надо в отдельности.
- Ой, не мелочитесь, дядя Витя! Посчитаемся на обратном пути.
- А ты хотел дома сидеть, - сказали лыжи тихонько, нарушая заповедь
молчания.
- Что вы сказали? - насторожилась девушка. - Ах, ничего, мне
показалось! Ну, ловите тогда!
И метнулась влево, на боковую дорожку.
А с той дорожки лыжня вывела нас на горбатое поле, а с поля - в
березовую аллею. Кора на солнце казалась оранжевой, неправдоподобно
оранжевой, а верхние веточки были розовыми и почти прозрачными:
растопыренные детские пальчики наивно хватали небо. По аллее мы скатились
в канаву, снова на горку, оттуда в сероствольный ельник.
- Догоняйте, дядя Витя!
Зачем задирается? Не уйти ей от меня. Семенит, коротконожка, а у меня
мах, лыжи-скороходы, трехметровый шаг.
Вот за три метра и заметил я то ноздреватое пятно. В голове мелькнуло:
"Ледок... скользко..." Мелькнуло: "Лыжня сбита... но проскочу авось..."
Левая лыжа скользнула на бугорке, соскочила на правую лыжню, правая лыжа
наехала на напарницу, и, скособочившись, я позорно плюхнулся в снег.
Э-эх, те-па!
Ничего не поделаешь, пришлось окликать бежевую, признаваться в своем
позоре.
Помаленечку, кое-как передвигался я теперь, не парил - возил ногами.
Бежевая мелькала впереди, уходила на полкилометра, потом поджидала меня у