"Георгий Иосифович Гуревич. Купол на Кельме " - читать интересную книгу автора

читатели спешили сдать книги, а я становился в конец очереди, чтобы выгадать
еще несколько минут для чтения.
Как я читал тогда! Как я наслаждался каждой страницей! Я думаю, меня
поймут только мои сверстники-фронтовики, которые четыре года держали в руках
автомат или саперную лопатку, а потом вернулись к тетрадям. Я читал
учебники, как роман... Нет, лучше - читал, как читали письма на фронте:
сначала залпом, чтобы узнать живы ли, потом не торопясь, вникая в
подробности, и в третий раз, смакуя каждое слово, улавливая намеки между
строк.
Четыре года я не заглядывал в учебник. Я забыл всё до основания. Но
странное дело: понимал я сейчас лучше. Читая, я упрекал самого себя: "Как я
занимался в институте? Где была моя голова? Почему я пропустил мелкий шрифт,
тут же самое интересное? Запоминал, сдавал, забывал. А думал кто?"
Я готов был читать круглые сутки, но без четверти двенадцать в
читальном зале гасили свет, а в четыре минуты первого Катя открыла мне
дверь.
Я еще не привык к Кате и всякий раз, видя ее, удивлялся заново. Уходя
на фронт, я оставил девочку-второклассницу, а вернувшись, встретил солидную
девицу, ведущую хозяйство (она жила с больной бабушкой) и даже получающую в
день рождения цветы неизвестно от кого. А ко всему этому - косички цвета
мочалы, лицо, забрызганное веснушками, и чернильные пятна на локтях.
- А я заждалась тебя, - сказала Катя, зевая протяжно и со вкусом, как
лев в зоопарке.
Левая щека у нее была заметно румянее правой, и узорный отпечаток
наволочки рассказывал, как она меня ждала.
- Между прочим, тебе Ирина Осиповна звонила... - Катя сделала
выразительную паузу, затем добавила деловито: - Ужин на кухне - винегрет и
запеканка. Подогреть или не надо?
Катя, милая, не все ли равно? Какое значение имеет запеканка, если
звонила Ирина Осиповна!
Ах, Ирина, Ирина! Как же ты вспомнила обо мне, о том, что был такой,
ходил в гости, сидел в углу, а потом встал и ушел, чтобы не возвращаться...
А ты заметила, что я ушел? Вероятно, и не заметила.
Это было три года назад, летом тысяча девятьсот сорок третьего, когда я
был курсантом артиллерийского училища. Я сидел на окне в твоей комнате и,
уныло глядя на залитый асфальтом двор, предлагал пойти в кино, на танцы или
просто подышать воздухом. Есть такое развлечение в городах: дышать воздухом.
Ты отказывалась. В кино душно, на улицах пыль, танцевать со мной -
напрасный труд и мучение. Потом кто-то из домашних вызвал тебя в коридор к
телефону.
"Ничего, приезжай, - услышал я твой голос. - Он сейчас уйдет".
"Ах, так! - подумал я. - Ты томишься и ждешь моего ухода. Хорошо, "он"
уйдет!"
Я сказал обыденное "До свиданья", пожал радостно протянутую руку и не
приходил больше. Это была не минутная обида, не каприз, не жест. Просто мне
захотелось уважать себя. Не дело для взрослого человека носить свертки к
портнихе, ждать, тоскуя под часами на бульваре, и смотреть в театре второе
действие рядом с пустым креслом. Стыдно выпрашивать пятиминутное свидание,
бродить у подъезда, поглядывая на занавески.
Зачем же я понадобился теперь, через три года?