"Ричард Длинные Руки — Вильдграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 3

В глаза на фоне ночного неба с множеством звезд ударил яркий свет фонаря под вывеской с изображением большого окорока. Под нами утоптанная дорога, справа и слева городские дома, а в двух десятках шагов на перекрестке улиц высится постоялый двор.

— Я это место знаю, — сказал Кроган потрясенно, он судорожно прижимал к груди кожаный мешок с золотыми монетами, и было видно, что оторвать его можно только с его руками и кожей. — Я здесь бывал. Мы в Тиборе!..

— Вовремя, — сказал я. — А то уже светает.

Луна все еще светит ярко, но звезды тускнеют, на востоке треть неба посветлела. Хотя мир еще серый и угрюмый, облака уже готовы первыми принять солнечные лучи и вспыхнуть в сером небе ярко и празднично.

Кроган сказал торопливо:

— В гостиницу?

— Ты иди, — велел я. — Я появлюсь позже.

— Как скажете, господин, — сказал он с превеликой готовностью. — Все будет, как вы прикажете!

— Жди меня там, — сказал я.

— Долго?

— Можешь отлучаться, — разрешил я. — Но хозяину намекни, где тебя можно отыскать, если понадобишься.

Он сказал с готовностью:

— Все сделаю!

— Иди, — разрешил я. — Все не пропей… за один день.

Брусчатка улиц блестит от влаги, из домов иногда выходят хозяева с ведрами, полными холодной воды, и с размаха выплескивают на камни. Воздух свежий и чистый, несмотря на зной, горожане беззаботно и безалаберно праздничны, собираются кучками, оттуда доносится смех и шуточки, а по середине улицы идут трое кочевников: налитые звериной мощью, прокаленные солнцем, без капли жира, на их широких и блестящих, как отполированный металл, плечах отражается закатное небо.

Длинные улицы с обеих сторон уставлены столиками, где можно посидеть и пообщаться за чашкой молодого вина, из распахнутых окон доносятся громкие голоса, где веселые, где крикливые. Я шел неспешно и тоже улыбался, так мы все выглядим, завернул на базар, не выбирая особо, купил коня взамен оставленного около урочища Серого Вепря и, ведя его в поводу, неспешно вышел на площадь, на той стороне красиво смотрится металлическая ограда королевского сада, где далеко за зелеными вершинками блестит золотом крыша дворца.

У парадного входа в королевский сад остановились двое обнаженных до пояса кочевников на резвых конях. Стражи с ними о чем-то спорили, голоса становились все злее, но степняки настаивали, горячились, наконец перед ними ворота распахнули, сыны степей с ходу пустили коней в галоп, промчались, вскидывая копытами комья земли, и пропали за цветущими декоративными деревьями.

Я подошел усталой походкой набегавшегося, но довольного жизнью человека. Стражи на меня уставились хмуро, все еще раздражены и взвинчены, я спросил с сочувствием:

— На конях вроде бы в сад нельзя? Один прорычал:

— Нельзя! Но с мегрелями спорить — себе дороже.

— Могут цветочки попортить, — согласился я.

— Сегодня же пожалуемся конунгу, — поддержал соратника второй страж. — Пусть сам утихомиривает своих людей.

— Если сумеет, — сказал я кротко и вошел в сад.

Вокруг дворца на немалом пространстве сада и вымощенных цветными плитами площадках для прогулок, как мне почудилось, этих полуголых богатырей стало еще больше. Хотя вряд ли за сутки что-то могло измениться, просто слишком уж сыны степей бросаются в глаза среди сынов города: ходят, угрожающе растопырив руки, будто горы мускулов не дают прилегать к бокам. Правда, часто так и есть, кочевники — ребята крепкие, к тому же конунг отобрал в свои телохранители самых сильных и умелых.

Может быть, мелькнула мысль, в бою не самые умелые, но в мирное время больше ценится внешний вид. Так вот конунг отобрал самых высоких, крепких и свирепых с виду, что бесцельно слоняются всюду, так это выглядит, но на самом деле, как я наконец заподозрил, никогда не оставляют ключевые места обороны. То ли готовы захватить в любой момент, то ли приучают всех к своему виду, чтобы в назначенный час никто не спохватился.

По параллельной дороге двигалась веселая группа богато одетых придворных, шуточки и смех, задорные возгласы, одна женщина завидела меня, помахала рукой.

— Рич, погодите!

— Жду, — ответил я покорно.

Она быстро пробежала между деревьями на мою дорожку. Молодая и задорная, с весело блещущими глазами, все еще во власти флирта, оглядела меня оценивающим взглядом, заулыбалась еще шире зовущим ртом.

— А ты хорош, десятник Рич…

Я слегка поклонился с широчайшей улыбкой на довольнейшей морде мужественного героя.

— Ага, это я!.. Хорош и вообще… Если получше меня узнаете, я не только хорош, но даже весьма и даже зело во всех отношениях прехорош…

Она довольно заулыбалась.

— Я именно так и думаю! Во всех отношениях, ха-ха!..

Но это я, леди Юдженильда, так думаю.

Я снова поклонился.

— Счастлив стать знакомцем, леди Юдженильда.

Она сказала весело и задорно:

— А вот принцесса полагает, что ты грубый и неотесанный.

— И вы ее не разубедили? — сказал я, стараясь выглядеть смертельно огорченным.

Она сказала томно:

— Я думаю, пообщавшись с тобой еще… я смогу, да, смогу… А сейчас она очень настойчиво потребовала, чтобы я, как только увижу тебя, немедленно послала тебя к ней.

Я поморщился.

— Вообще-то я не у нее на службе…

Юдженильда сказала довольно:

— Вот именно! Потому вы, кочевники, мне и нравитесь.

Никому не кланяетесь. Но все-таки сходи к ней. Считай, что подчиняешься не чужой принцессе, а просто женщине.

Я сделал еще более кислую физиономию.

— Ладно…

Она хихикнула:

— Иди-иди. Она пока еще не кусается… вроде бы. А если и укусит, я тебя утешу. Потом. При случае.

— Ловлю на слове, — пригрозил я.

Она хихикнула, я отвесил короткий поклон и пошел твердой уверенной походкой в сторону дворца.

По обеим сторонам распахнутой настежь двери часовые в роскошных одеждах, широкий навес позволяет находиться в тени. В руках красивые копья с позолоченными древками, на поясах церемониальные мечи, широкие и неудобные.

— Привет, ребята, — сказал я покровительственно.

Мне не ответили, да я и не ждал, в холле прохлада, но светло и празднично, как и в самом городе, это в наших северных королевствах в замках всегда полумрак, окна узкие, да и небо почти всегда хмурое, свечи приходится жечь даже днем.

Придворные сразу поворачивали головы, но никто в упор не рассматривает: варвары такие взгляды воспринимают, как вызов, а с кочевниками лучше не связываться.

Принцесса, гордая и надменная, отыскалась во внутренних покоях, где кормит с руки птичек в просторной клетке. Я издали залюбовался ее дикой красотой, что больше пугает, чем умиляет, в каждом движении сквозит сила и решительность, лицо волевое, умное, нижняя челюсть слегка упрямо выдвинута вперед, других женщин это испортило бы, но здесь только подчеркивается необузданная красота.

Я остановился в трех шагах и отвесил короткий исполненный достоинства поклон.

— Ваше Высочество…

Она кивнула достаточно приветливо, хотя и высокомерно, продолжая со всем вниманием смотреть, как птички клюют из ее розовой ладони мелкие зернышки.

— Десятник Рич…

— Вы изволили поинтересоваться мной, Ваше Высочество, — напомнил я. — Весьма любопытственно, что за рыба издохла в лесу.

— Рыба?

— Идиома, — объяснил я. — Да не идиома сдохла… но это не важно. У вас ко мне вопросы или же вы просто восхотели мною полюбоваться во всем моем великолепии?

Она наморщила нос, в глазах промелькнуло неудовольствие и предостережение, шутить можно только с разрешения ее светлости, а весьма вольный тон ее раздражает.

— Не то, — произнесла она рассеянно и в неподражаемом королевском величии, — чтобы совсем уж вопросы…

Я отступил на шаг и сказал тверже:

— Ваше Высочество, я вижу, вы весьма и зело заняты.

Не буду вам докучать своим присутствием.

Я был уже возле двери, как меня догнал ее негодующий возглас:

— Десятник Рич!

Не поворачиваясь, хотя это вообще-то хамство, но я сам везде видел, как в таких случаях почему-то не поворачиваются, уж и не знаю, ерунда какая-то, спросил надлежащим голосом:

— Да, Ваше Высочество?

— Да повернитесь же, — потребовала она раздраженно. — Не с вашей же спиной разговаривать!

Но разговаривают же, мелькнула мысль, хотя и выглядит глупо. Какой-то совсем другой мир, условный, но я-то в реальном, и я медленно повернулся. Принцесса, забыв про птичек, смотрит на меня с гневом и в то же время как-то беспомощно.

— Да, — повторил я, — Ваше Высочество? Она сказала требовательно:

— Подойдите. Не кричать же через весь зал.

Тоже верно, хотя я видел, как кричат, но приблизился, она величественно повела в мою сторону темными загадочными очами.

— Слуги говорят, вы снова не ночевали.

— Да все по бабам, — ответил я со вздохом. — Из-за них все проблемы.

Она внимательно посмотрела мне в лицо.

— А вот и не врите, — произнесла она строго. — Все мои Женщины говорят, что вас и близко возле них не было.

— Они тоже шляются по кабакам? — поинтересовался я.

Она покачала головой.

— И там вас не было. Я послала проверить… беспокоилась, чтобы гонцу из дальнего племени утеснений и обид никто не чинил. Вас просто не было в городе!.. Да и ваш конь загадочным образом исчез из конюшни…

Я поинтересовался мирно:

— Конь? А при чем тут конь?

— Но как-то же надо передвигаться сыну степей?

Я сказал многозначительно:

— Принцесса… в мои таланты входит не только умение ладить с женщинами.

Она прищурилась, быстро посмотрела по сторонам.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, — ответил я невинно, — что сказал. Я еще тот орел! И даже деревья клюю. Временами, но часто.

— Где вы были на этот раз, загадочный вы человек?

Я ответил, глядя честнейшими глазами:

— Где еще быть сыну степи? Вышел за город, чтобы подышать свежим воздухом. И до утра сидел, смотрел на звезды. Мы, степняки, такие романтики, такие романтики… Сами себе удивляемся. А вы так забеспокоились, что мне будут утеснения?

Она чуть-чуть пожала плечами.

— Вы слишком быстро заводите врагов. И не самых мелких.

— Я сам не мелочь, — заметил я скромно.

Она покачала головой, на лице в самом деле отразилась тревога.

— Я не о том… Мне кажется, вы сильно раздражаете конунга Бадию. Он терпит, слишком могущественен чтобы обращать внимание на мелочи, но его люди смотрят на вас очень зло… И вообще, я видела вас в моих снах… вам грозят неприятности.

— Сны брешут, — сказал я твердо.

— Но бывают же вещие? — возразила она. Я пожал плечами.

— Господь иногда может послать нечто… предупреждающее, но дьявол настолько все исказит, перевернет и перепутает, что такие сны лучше вообще не рассматривать. Даже, если посланы самим Богом. Проснулся и — забыл.

— Существуют мудрецы, — напомнила она, — занимаются только снами!.. Ох, что ты делаешь…

Птичка испуганно отпорхнула на другую строну клетки, а принцесса потерла клюнутый палец.

— Дикая все еще, — сообщила она, как бы извиняясь за невоспитанную птичку, тоже, наверное, дочь степей. — Но привыкнет…

— Привыкнет, — согласился я. — Ярл Элькреф уже клюет из вашей руки. Но сонники, составленные вашими мудрецами, воспринимают всерьез только тупые бабы из простонародья.

Она улыбнулась, глаза хитро прищурились.

— Вы отказываетесь узнавать о содержании снов… в которых были вы?

Я заколебался, кто из нас не хочет слушать о себе любимом, но вскинул голову и ответил, надменно выпятив подбородок:

— Разумеется. Я мужчина, а не эта самая… — Кто?

— Баба.

— Женщина?

— Баба, — повторил я. — Баба от женщины, как плотник от столяра… Баб много, женщины — редкость. Многие из мужчин даже не знают, что женщины в самом деле существуют…

Она произнесла с иронией:

— Что, так и не встречали?

Я помолчал, чувствуя, как из самых глубин, накрытых плотной тяжелой крышкой, пытаются пробиться наверх горькие воспоминания.

— Встречал.

Она помолчала, наблюдая за мной, лицо медленно смягчилось, стало почти женским, а голос впервые прозвучал без командной нотки:

— Я коснулась вашей старой раны… простите.

Я чувствовал, как из меня рвется тяжелый вздох, пытался подавить его или как-то замаскировать, мы не любим, когда зрят наши слабости, но принцесса все равно ощутила, глаза странно мерцают, на лице проступило глубокое сочувствие, и она стала удивительно красивой без всякой вал ькиристости.

— Ничего, — ответил я сдавленным голосом.

— Все еще кровоточит? — спросила она тихо.

— Жизнь продолжается, — ответил я. — Жизнь продолжается, ваша светлость! Все проходит, как сказали однажды мудрому Соломону еще более мудрые. И он велел эти слова вырезать на своем кольце, как единственные в мире слова, что и радуют, и печалят одновременно.

Она сказала с сочувствием:

— Вы молоды, Рич. Надеюсь, еще встретите ту, что будет достойна вас. Например, при нашем дворе множество замечательных женщин…

Я поморщился, покачал головой.

— Здесь, как я вижу, только два типа женщин: одни не могут рассказать анекдот, другие не могут его понять.

Она посмотрела на меня несколько удивленно.

— В самом деле? И к какому типу вы относите меня?

Я в великом удивлении развел руками.

— Ваша светлость, вы при чем?… Я говорю о женщинах!.. Вы же это самое… как бы поточнее… принцесса, во!

Вы символ, олицетворение, вы вне всяких типов и правил.

Это значит, что сами вольны выбирать, к какому из тих типов принадлежите.

Она чуть откинулась на спинку кресла, презрение во взгляде начинает выливаться наружу, предсказывая зарождающееся цунами.

— А не приходит в голову, что бывает и третий тип?

— Конечно, приходит, — ответил я с восторгом, — мы, мужчины, романтики, всю жизнь в поисках чудес. А чтоб себя утешить в бесплодных поисках, придумали красивую отмазку, что счастье не в самом счастье, а в долгой и трудной к нему дороге. В отличие от женщин, мы действительно любим все красивое! И потому себе брешем чаще и больше, чем вам.

Она смотрела несколько напряженно, стараясь поспеть за поворотами моей изощренной мысли. Я подумал, что к чему-то умному меня нужно подгонять пиками в задницу, а вот так бездумно поиграть словами перед самочкой, пораспускать павлиний хвост и походить гоголем, выпячивая грудь и вздувая мускулы — за это и сам готов доплатить.

Лицо ее наконец стало кислым, словно трое суток постоявшее на солнце молоко.

— Мне кажется, вы все врете!

Я ответил с достоинством:

— Зачем мне врать? Чтобы стать героем, нужно меньше усилий, чем им казаться. — А про себя добавил, что ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать. Тем более, когда разговариваешь с женщиной. Уж им можно врать, что угодно и сколько угодно, это не считается враньем. Перед ними даже клятвы ни один суд не рассматривает как серьезные…

И вообще, есть ложь, на которой мы, как на светлых крыльях, поднимаемся к облакам и даже звездам, а есть истина, холодная, горькая и тяжелая, которая приковывает к обыденности свинцовыми цепями.

Она смотрела уже злая, как кобра, в глазах недоверие и вроде бы даже вполне понятная жажда стукнуть меня по голове.

— А чтобы вот так грубить, — спросила она, — вам нужно стараться или само получается?

Я ответил гордо:

— Я, знаете ли, герой без фразы.

Она вскинула брови, злость осталась во взгляде, но сразу насторожилась.

— А что это?

— Герой без фразы, — сказал я, — или, как его еще называли, небритый герой, был в моде в эпоху моих дедов, когда царило засилье красивых и лживых фраз и пушисто-слащавых лозунгов. Тогда и появились эти: слова их порою грубы, но лучшие в мире книги они в рюкзаках хранят… В смысле, на лицо ужасные, добрые внутри. Потом эти ужасно-добрые победили, к своему удивлению, их дети рождались уже небритыми, но внуки снова вкусили в городах гнилую прелесть красивых слов и фальшивых комплиментов. Я тоже, увы… Но, попадая в города, где этой фальши море, мы все-таки почти без натуги вспоминаем про свою гордую исконно-посконную самобытность и даем отпор ложной политкорректности!

Она хлопала глазами, стараясь понять сложное переплетение фраз, где я и сам не все понимаю, но в нашем мире важнее не смысл, а напор, убежденность, яростный блеск в глазах и эффектная жестикуляция, по обучению которой кое-где выходят даже книги.

По-моему, она тоже действует на меня совсем не смыслом, если я ловлю себя на том, что таращу глаза на ее высокую грудь, а голос до меня доходит только трелями, как слушаем птиц, не пытаясь услышать в них слова.

— Вы такая красивая, — сказал я твердо, — что вас даже обругать не получится.