"Ричард Длинные Руки — Вильдграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 4

Она не успела возразить, я отступил и зашел за высокую стену из декоративных кустов, где и листьев нет, одни благоухающие цветы. Вдали на аллее показался конунг с двумя воинами, как мне сперва показалось, затем рассмотрел их пояса с золотыми бляхами… оба полевые вожди. Как я подсознательно и ожидал, воины матерые, среднего возраста, бывалые, таких не проведешь, не перевербуешь, и если поддерживают конунга, то у него в самом деле скоро будет вся власть в руках как в городе, так и в степи.

— Принцесса! — воскликнул конунг радостно. — Как хорошо, что я вас встретил!..

Она в удивлении вскинула брови.

— С чего бы?

Он учтиво поклонился.

— Надо бы сказать, что встреча с такой совершенной красотой — всякий раз счастье… и хотя на самом деле все так, но от меня ждут мудрости… гм… и хотя она начисто выпархивает из моей головы при виде вашей совершенной красоты…

Она прервала, лучезарно улыбаясь:

— Вы это говорили, любезный конунг!

Я попытался отступить, чтобы не оказаться в роли подслушивающего, это совсем не то, что внимать тайному сборищу заговорщиков во главе с Раберсом, там я — бравый лазутчик, вызнающий важные секреты, а здесь — свинья рогатая…

Соблазн скользнуть в личину исчезника с сожалением отпихнул. Если кто издали увидит меня поблизости — не удивится, варвар любопытствует и поражается громадности дворцового сада, его деревьям и прирученным животным, но если хотя бы один из людей Ланаяна, что наверняка владеют нужными амулетами, заметит призрачно-багровую фигуру исчезника, тут же поднимется тревога.

Оба вождя смотрели на принцессу бесстрастно, даже не поклонились, а конунг продолжал с поклоном:

— Да-да, ваша совершенная красота смешает мысли любого мудреца… Но я еще и конунг, потому я прежде всего отец своего племени и тем людям, кто вверяет себя моей заботе. А как конунг, позвольте заверить вас, что при всем восторге вашим совершенством еще больше уважаю вас и восторгаюсь вашим умом! Даже больше, чем красотой. Красоту видят все, а ваш блистательный ум и вашу цельность характера — только такие же, равные вам.

Она тоже не повела в сторону полевых вождей даже бровью, подумаешь, дикари немытые, смотрела настороженно на конунга.

— Это вы к чему? — поинтересовалась она.

Он сказал с обаятельной улыбкой, что так неестественно смотрится на его жестоком лице:

— Вы прекрасная пара с ярлом Элькрефом. У вас все хорошо, вам сейчас не нужна моя помощь…

Она произнесла с удивлением:

— Конечно, не нужна! Мы в безопасности, у нас все прекрасно…

Он поклонился.

— Простите, я выражаюсь сумбурно, но обстоятельства… Я сам слышал гнусные слухи, что якобы усиливаю свои позиции в королевстве для того, чтобы потребовать у короля вас в жены.

Она отшатнулась.

— Правда?

Он поспешно выставил перед собой руки.

— Я что, похож на сумасшедшего? Ваша светлость, я никогда бы не стал претендовать на вашу руку, будь я ниже, выше или ровней вам. Более того, есть и намного более важные причины…

Она спросила невольно:

— Какие? Вы женаты?

Он отмахнулся.

— Нет, но дело не в этом. Даже был бы женат, нам можно брать до четырех жен. Причина куда важнее…

— Говорите, — потребовала она. Спутники конунга чуть поморщились, но оставались прямыми и неподвижными, как чингачгуки на костре. — Что у вас такое важное?

— Можно, — спросил конунг преувеличенно серьезно, — я буду с вами предельно откровенен?

— Говорите, — повторила она уже настороженно.

— Ваша светлость, — сказал он, — вы… слишком хороши. Простите за откровенность, но… я никогда бы не был с вами спокоен. У вас есть ум, сила, решимость, целеустремленность. Вы стали бы величайшим человеком… родись мужчиной. Мне, уж простите, жена нужна попроще. Простая женщина, для который я буду богом. Для вас же поставить мужчину выше себя — немыслимо. Потому я и говорю вам совершенно искренне: хочу вас видеть в друзьях, готов вам помогать, если вам это вдруг понадобится, но сам я не претендую на вашу руку!

Настороженность медленно уходила с ее лица, глаза чуть сощурились, а губы дрогнули в улыбке.

— Довольно откровенно, — произнесла она насмешливо. — Спасибо. Я знаю, многие думают так, но вы все выразили и в словах. Спасибо! Думаю, мы с вами можем быть друзьями.

Он поклонился и поцеловал ей руку. Я наблюдал, как она удалилась с довольным и величественным видом, не понимая, что эта хитрая тварь усыпила ее бдительность, а когда захватит власть, брыкаться будет поздно. Такие люди обожают покорять, нагибать, ломать непокорных. Он обязательно возьмет ее в жены, чтобы ежедневно давать ей понять, что сильнее, главнее.

Один из вождей, кряжистый и кривоногий, олицетворение кочевника, что и спит на коне, сказал с враждебностью:

— Да, твой сладкий язык любого зачарует. Но зачем ты привел нас сюда, в смрадный город глиноедов?

— Мы получим больше, — заверил Бадия, — чем получали когда-либо люди степи и ветра. Если не считать первых Людей Моря, что высадились на этот берег! Поверь, Эмекток!

Второй вождь молчал, а первый, который Эмекток, спросил с недоверием:

— Что именно получим?

— Контроль над городом, — заверил Бадия, — это больше, чем дань. А затем и контроль над королевством.

— Зачем нам этот мелкий контроль? — спросил Эмекток упрямо. — Разве мы не хозяева всему Гандерсгейму?

— Мы не пользуемся своей властью, — сказал Бадия. — Нам в своей гордыне достаточно, что победили, что нам кланяются, а нашему Мечу в городах ставят победные памятники, напоминая глиноедам о их разгроме и унижении. И все наши кочевники почему-то считают, что этого достаточно! Глупцы.

Эмекток сказал резко:

— Мы все с детства помним, что в городах превращаемся в никчемных существ, а затем исчезаем. Потому все племена строго исповедуют Закон Степей. Это закон выживания! А ты предлагаешь после короткой сладкой жизни в городах всем нам исчезнуть, как гордому и отважному народу чести и доблести?

Бадия молчал, отводил глаза. Я видел, что конунг поколеблен, Эмекток говорит не только с напором, но и со страстным убеждением, что говорит не он, а через него вещает мудрость поколений. И, похоже, сдвинуть его с позиций непросто.

— Мы не исчезнем, — проговорил наконец Бадия.

— У нас останутся только имена, — сказал Эмекток еще резче. — А вот кем мы станем?

Бадия огляделся по сторонам.

— Послушай, Эмекток, — проговорил он тихо, огляделся еще и приглушил голос почти до шепота, — послушай и ты, Бадрутдин. Я никому этого еще не говорил, но, вижу, вам сказать можно и нужно…

Он сделал паузу, глядя испытующе, Эмекток сказал резко:

— Сомнение оскорбительно.

— Прости, — сказал Бадия и приглушил голос. — Словом, я скажу вам то, чего никому еще не говорил. Только вам, потому что вы — лучшие! На вас держится племя, в вас живет и рвется наружу неукротимый воинский дух кочевого народа, рожденного в доблести и для доблести… В общем, я только делаю вид, что хочу влиться в городскую жизнь и принять ее такой, какая она есть. Да, это гибель для нас, как для самобытного народа. И я этого не допущу.

Бадрутдин снова промолчал, Эмекток покачал головой, не отрывая горящего взора от лица конунга.

— Не понял, — сказал он с расстановкой. — Что именно ты скрываешь от всех?

— От всех, — возразил Бадия, — но для всех!.. Мы изменим город. Введем свои законы. Сейчас от нашей власти в городе только стела в честь победы наших предков! Да еще небольшая дань. Когда-то была тяжелой, но города выжили, разрослись, разбогатели. Теперь эта дань что подаяние богача нищему.

Бадрутдин снова смолчал, только сердито засопел и переступил с ноги на ногу, а Эмекток нахмурился.

— Мы не можем изменить Закон Степи! — сказал он резко. — Размер дани был вписан в Великий Закон Победы.

— Мы не будем менять закон, — сказал Бадия. — Но когда сами станем горожанами… не дергайся, мы останемся Народом Холодных Волн и Людьми Моря! Повторяю, когда станем горожанами, в королевстве Тиборра сможем менять многое. Уже не как кочевники, а как местные жители! По закону и праву.

Эмекток озадаченно молчал, Бадрутдин шевельнулся и впервые разомкнул плотно сжатые губы. Голос его прозвучал грубо, как стук неподкованных копыт:

— Кочевникам нельзя, глиноедам — можно.

— Золотые слова, — похвалил конунг. — Не зря все в племени говорят, что вождь Бадрутдин говорит редко, но всегда по делу.

Эмекток поморщился.

— Позволить, чтобы нас называли глиноедами?

— Мы ими не станем, — заверил конунг. — Мы будем жить в городе, как живем в степи! И везде будут только наши законы. И богатства городов будут наши! А не крохи, которые бывшие побежденные нам сбрасывают со стола, руководствуясь устаревшим Законом Победы.

Эмекток сказал угрюмо:

— Благодаря этому закону мы сохранились, как народ.

— Гордыми и бедными, — вставил Бадия.

— А сколько, — возразил Эмекток, — других племен исчезли? Захотели быстрых перемен!

— Они поторопились, — сказал Бадия. — И они были… дураками. Мы не станем меняться, вот в чем дело! Мы всего лишь приспособим королевство Тиборра под себя. Запомни, не мы изменимся, а мир вокруг себя изменим!

Я проводил их долгим обеспокоенным взглядом. То, в чем подозревал Бадию, начинает подтверждаться, но от этого только тревожнее. Все-таки жила трусливая мыслишка, что слишком осторожничаю, ничего такого не произойдет, кочевники насмотрелись на беспечную и сытую жизнь горожан, сами восхотели такой же привольности и беззаботности, однако эти люди степи оказались крепче духом.

В то же время со дна души поднимается смутное недовольство, что перерастает в острое. Вроде бы все делаю правильно, к тому же — успешно, однако странное гадкое чувство не то неуверенности, не то стыда поднимается, растет и начинает потихоньку грызть то непонятное, что высокопарно именуется душой.

Делать все правильно — этого мало, если честно. Каждый из нас вообще-то должен делать наибольшее из того, что может. Хотя в действительности абсолютное большинство погрязают… да, погрязают. И стараются делать по минимуму из того, что от них требуется. Даже философия такая выработалась: «А что, мне больше всех надо?»

Неужели и я постепенно сползаю в измельчание? Какой хренью занимаюсь! А ведь жадно и страстно пробивался на эту сторону Великого Хребта, только потому, что дальше за океаном загадочный Юг!..

С другой стороны… ну не могу вот так оставить этих людей, раз уж увидел, соприкоснулся! На будущее дураку наука: лети выше, чтобы не замечать, не слушай ничьих жалоб, иначе всю жизнь будешь разгребать навозные кучи и вытаскивать оттуда застрявших дураков и неудачников…

Я вздрогнул, обнаружив, что в глубоких размышлизмах выбрался из дворцового сада в город, и сейчас мои умные ноги несуг прямо к таверне.

Вздохнув, я отворил двери пинком, не люблю так, но надо — статусное движение. За столами все сразу повернули головы, а хозяин за стойкой приподнялся и уставился с надеждой и подозрением: то ли деньги вломились, то ли неприятности.

Столы в два ряда, половина заполнена, это устраивает, я пошел в сторону стойки, но еще с середины зала провозгласил громко:

— Мне нужен Кроган, Барсук или хотя бы Ухорез!..

За столами зашептались, не отрывая от меня взглядов. Я прошагал к хозяину и сказал повелительно:

— Стол почише и лучшего вина!

Он сказал торопливо:

— Сейчас будет сделано… господин.

Я бросил на прилавок монету, хозяин взял с почтением, золото попробовал на зуб, хотел было бережно опустить в кошелек на поясе, но всмотрелся внимательнее, глаза расширились в удивлении. Я наблюдал, как он поворачивает ее так и эдак, рассматривает под углом, царапает ногтем торец.

Подошел толстенький распаренный человечек, от него так мощно пахнуло кухней, что можно не спрашивать, где работает и чем занимается. Он тоже начал смотреть и рассматривать. Оба время от времени бросали на меня удивленные и настороженные взгляды.

— Что-то не так? — спросил я.

Сердце тукает чаще, я повел плечами, если придется драться, то надо меч выхватывать как можно быстрее, здесь тесно, могут сразу прижать к стене.

Хозяин проговорил с осторожностью:

— Монета больно редкая… Мне кажется, что-то о таких слышал… но не помню, что…

Повар зябко передернул плечами.

— Из жуткого времени уцелела…

Говорил он грамотно, смотрел почти интеллигентно-грустно, словно писец, которого вышибли из гильдии за пьянство и драки.

— Почему жуткого? — спросил я. Он покачал головой.

— А вы что, не разобрали, что там начертано? Я сказал самым небрежным тоном:

— Да мне все одно. Лишь бы золото.

Хозяин пощупал монету, поскреб пальцем, лицо оставалось озабоченно-задумчивым.

— Из чистого золота, — согласился он, — но на ней кочевник в латах убивает дракона!.. Первый раз вижу монету, на которой убийство.

— Так дракона же убивают, — возразил я. — Не человека.

Он снова покачал головой.

— Никто никогда не изображает на гербах или монетах убийство. Это дурной знак! Такое просто нехорошо. Убийств и так много. Нельзя напоминать о них еще и с монет.

Я сказал лениво:

— Никогда не задумывался. Хотя я, если честно, монет видывал мало… ха-ха!.. Они в моих лапах не задерживаются.

Повар хмыкнул, но смолчал, хозяин сказал серьезно:

— А через мои руки за сорок лет работы в гостинице… уж и не знаю сколько. К тому же у нас столица, люди отовсюду и деньги отовсюду. Могу точно сказать, что ни одно королевство не чеканит на монетах сцены убийств…

Повар задумчиво вертел монету между пальцами, брови сдвинулись над переносицей.

— К тому же всадник убивает не дракона, а его детеныша… А это совсем нехорошо.

Я помолчал, по легенде дракона встретила девушка, повязала ему на шею свой пояс и привела доверившегося ей зверя в город, где его и убил воин Георгий, получивший потом прозвище Победоносца. В самом деле, что-то не совсем красиво. И недостойно воина.

— Да ладно, — сказал я. — Это было давно. К счастью, и монет таких не осталось… Добавлю еще одну, если представят перед мои светлы очи любого из той тройки.

Говорил я нарочито громко, хозяин искоса зыркнул в зал, где тут же снова пошли перешептывания.

— Да как вам сказать, — проговорил он с неуверенностью, — люди они темные… Здесь не появляются… У нас чистое заведение…

— А за последние дни? — спросил я. — Никто из них не вынырнул, чтобы погулять?

Что-то в его лице дрогнуло, он снова зыркнул в стороны, словно если прямо взглянет мне в глаза, то сразу отдаст всю харчевню, проговорил неуверенно и совсем шепотом:

— Это не в счет…

— Почему?

— Ну… оба были одеты по-благородному, деньгами сорили, всех поили… Вроде они и уже не они…

Я сказал громко и насмешливо:

— А кто, по-твоему, им дал так заработать? Все по-честному, никаких грабежей!

Хозяин отшатнулся, лицо быстро менялось, но в глазах оставалась прежняя настороженность. В зале нарастали разговоры, кто-то яростно спорил, ему возражали, я не вслушивался, реакция хозяина интереснее, он мялся и мямлил, наконец проговорил с неуверенностью, настоящей или притворной:

— Здесь появляется мальчишка… я могу его послать…

— Пошли! — прервал я.

— Сейчас его нет, — промямлил он. — А когда появится…

Дверь из кухни распахнулась, рослая статная женщина из тех, кто коня на скаку, появилась, как статуя командора, бросила на меня лишь один короткий взгляд, а хозяину сказала повелительно:

— Скажи!

Он вздрогнул, помялся, посмотрел на меня снизу вверх искательно.

— Супруга дело говорит, — сказал я доброжелательно. — Женщины лучше людей чувствуют, кому доверять, кому нет. У нас ум, у них — чутье.

Он тяжело вздохнул.

— Хорошо… Я пошлю к ним. Но если зря, они меня убьют.

— Если не пошлешь, — сказал я ласково, — я убью раньше. Поторопись! И вот тебе плата.

Он снова успел поймать монету над самым столом, но едва разжал ладонь, цепкие женские пальцы мгновенно экспроприировали, хозяйка попробовала добычу на зуб, улыбнулась мне чисто и светло, и снова исчезла за дверью, откуда успели вырваться умопомрачительные запахи свежей бараньей похлебки с луком и чесноком. Хозяин посмотрел на меня обреченно.

— Ладно…

— Не трусь, — сказал я подбадривающе.

— Да как не трусить, — вздохнул он.

— Ты же не трусил, — возразил я, — когда эту корчму открывал?… А мог бы сидеть тихо. Тут одни неприятности, зато и прибыль идет.

Он вздохнул так душераздирающе, словно затаскивал тяжело груженный воз на вершину горы.

— Зато все время как на иголках.

— День без потерь, — сказал я, — записывай в прибыль. Он сказал с кривой улыбкой:

— Ну… если учтены все расходы…

— От всякого труда есть прибыль, — сказал я веско, — а от пустословия только ущерб.

Он намек понял, помялся, бросил беглый взгляд на закрытую дверь кухни.

— За ними уже послали…

— Жена?

— Не сама, — объяснил он. — На кухне всегда есть кого послать.

— Как долго ждать?

— Это смотря где они гуляют.

Сбоку робко приблизилась хорошенькая девушка с румянцем во всю шеку, поклонилась и прощебетала заискивающим голоском:

— Стол вытерла, лучшее вино ждет вас, господин. Что-нибудь еще?

Я окинул ее взглядом, так надо, она ждет, вон какие глазки, сказал с сожалением:

— Хорошо бы, но… в другой раз.

Она довольно, хоть и с сожалением улыбнулась, исчезла, а я отправился за чистый стол дожидаться Крогана. Мужчины за столами продолжали перешептываться, никто не решается подойти и предложить услуги, хотя я видел, как многих просто подмывает вляпаться во что-то опасное, зато прибыльное.

В моем нетерпении время всегда тянется долго и проходит бесцельно, однако дверь распахнулась как раз, когда я допил вино и уже начинал подумывать о чашке кофе.

Мужчина вошел, наклонив голову, чтобы не задеть верхом роскошной шляпы с длинными перьями притолоку. Когда он поднял голову, я с изумлением узнал преобразившегося Крогана. Еще со ступенек быстро провел взглядом по залу, все притихли, а он широко и радостно улыбнулся и пошел ко мне быстрым шагом.

— Господин…

Я указал на стул по ту сторону стола, Кроган неуклюже отвесил замысловатый поклон, явно готовится в приличное общество, одежда на нем указывает на благородное сословие, осторожно сел и уставился в меня счастливыми глазами.

— Я счастлив видеть вас снова, господин, — сказал он преданно.

Я заметил, как за столами прислушались и жадно ловят каждое слово. Даже хозяин далеко за стойкой замер, будто пытается по губам понять, о чем договариваемся.

— Счастлив так просто, — спросил я, — или что-то чуешь?

— И так просто, — ответил он с сияющими глазами, — и чую… такие люди, как вы, шагу не пройдут, чтобы… гм… словом, словом…

— Словом, — помог я, — со мной не соскучишься.

— Золотые слова! — сказал он с восторгом. — Я всю жизнь буду вспоминать то приключение, а у вас каждый день такое…

— Бывает интереснее, — сказал я, подливая масла в огонь. — А бывает и намного, намного… Ты уже остепенился? Вон одежду какую приобрел, манерам учишься… Как Барсук и Ухорез?

— Барсук получил часть доли, — сообщил он. — За меня потому и держатся, что не гребу все себе. Ухореза просто напоили хорошим вином, чтобы чувствовал, что потерял. Ко мне сейчас многие липнут, просятся, но я собираюсь дом купить, подыскиваю вот с приличными соседями. Я покрутил головой.

— Здорово. Значит, мне надо искать отчаянных в другом месте.

Он подпрыгнул, глаза округлились.

— Господин! Да ни за что! Я за вами на край света!..

Только скажите!

В зале настала мертвая тишина, никто не двигается, а когда за дальним столом кто-то обронил ложку, на него зашикали со всех сторон, замахали кулаками и вообще чуть не прибили на месте.

— Скажу, — сказал я негромко. — Но сейчас речь уже не о деньгах.

Он кивнул.

— Хорошо-хорошо. Я и так получил больше, чем мечтал.

— Ты не так понял, — сказал я терпеливо. — Нельзя иметь все сразу, поэтому ты начал с малого — с денег. Но пора переходить на следующую ступень.

— Это… как?

— Деньги, — сказал я, — ступенька к власти. Можно подняться на эту ступеньку, а можно и не подниматься… Ты об этом не думал?

Он сказал ошарашенно:

— Н-нет…

— А я подумал за тебя, — ответил я заботливо.

— Спасибо, — пробормотал он. — Но… как? Я о таком даже не… ну просто не — и все!

— Путь от богатства к власти вполне респектабелен, — сказал я, — а от власти к богатству… не весьма, хотя чаще бывает именно так. У тебя все путем, не дрожи.

Он взмолился несчастным голосом:

— Но… как?

— Созови тех, кому доверяешь, — посоветовал я. — А тебе, думаю, теперь доверяют еще больше, чем раньше. Дело опасное, но добыча будет измеряться уже не в золоте…

— А в чем?

— Есть и повыше ценности.

— Драгоценные камни?

Я отмахнулся.

— И драгоценные камни могут отобрать. Если удастся то, что я задумал, ты сам станешь тем, кто сможет отбирать. Но, конечно, этого делать не будешь, верно?

По дороге из трактира мне дважды предлагали работу, одна молодая женщина сама предложила свои услуги, торговцы зазывали в лавки с товаром, кто-то настойчиво выспрашивал, почем в этом сезоне воловьи шкуры, словом, город живет своей жизнью, не подозревая, что это может быть его последний день.

Стражи дворцового сада молча отворили ворота, я вздернул подбородок и уверенно пошел по широкой аллее к дворцу. Справа и слева ударили фонтаны, легкий ветерок донес водяную пыль, из зарослей цветущих кустов донесся недовольный птичий крик.

Я свернул на боковую аллею, потом еще и еще, там в глубине проступил домик для гостей, ноги сами несут к его порогу, но в это время неподалеку прозвучал суровый голос с нотками привычного недовольства:

— Чем еще могу помочь сыну степей?

Сотник Ланаян вышел из-за вечноцветущих деревьев, быстрый и собранный, взгляд острый, но лицо каменное, блокирующее любые выражения.

— В засаде? — поинтересовался я ехидно.

— Просто хожу тихо, — ответил он ровно. — Я отвечаю за все, что внутри этого квадрата за железным забором. Сад, конюшни, пекарни, дворец…

— Нужен глаз да глаз, — согласился я. — Всем все втолкуй, переспроси, как поняли, а потом ходи и проверяй, так ли поняли.

— Примерно так, — согласился он. — Какие-то неприятности?

— Нет, — ответил я и пояснил: — Я иду из таверны. Какие могут быть неприятности?

— А-а-а, — протянул он. — Ну и как самочувствие?

Я с удовольствием вдохнул прохладный от водяной пыли воздух и раскинул руки.

— Когда сыт и пьян — кругом очень красиво! Он сказал кисло:

— Да, конечно… Ну, а как вообще? Шансы есть? Голос его звучал почти безнадежно, я согнал с морды ухмылку и ответил серьезно:

— Шансы есть всегда, даже когда их действительно нет.

Он не успел ответить, далеко послышались крики, конский топот, затем в сад ворвались, топча кусты драгоценных роз, мелкокостные степняцкие кони, приземистые и злые. За ними почти влетела, подскакивая даже на ровном месте, сурового вида телега, сколоченная, как мне показалось, с нарочитой небрежностью, люди в ней почти лежат, укрытые толстыми шкурами.

Я ожидал, что пронесутся также либо до самого дворца, однако возница резко натянул вожжи. Кони остановились на развилке аллей, она вся усыпана белым песком, его здесь зовут золотым, храпят и грызут удила, глаза дикие, налиты кровью, телега слегка подперла их сзади и тоже замерла, будто вросла в землю, тяжелая и настолько неуклюжая, как будто первотелега, созданная человеком.

Седоков четверо, трое медленно поднялись, суровые и с расписанными красками лицами, очень немолодые. Длинные волосы переплетены лентами и бусами, одежда под дикую старину, на груди ожерелья из волчьих и медвежьих клыков.

Четвертый остался с вожжами в руках, согнутый, сгорбленный, злобно зыркает исподлобья, облучка не покидает.

Ланаян пробормотал сдержанно, но я уловил глубоко запрятанную враждебность:

— Шаманы прибыли…

— Они-то зачем? — спросил я. Он повел глазами в сторону.

— Нам незачем. А вот ему…

По ступеням дворца быстро спускался конунг Бадия. Лицо сияет преувеличенным счастьем, руки распахнуты, словно пытается обнять весь мир.

— Приветствую вас, — прокричал он еще издали громко и приподнято, — отцы племени, Хранители Духа!..

Шаманы молча и сурово смотрели на него, а конунг торопливо подбежал к телеге, словно и не вождь, а мальчишка на побегушках, почтительно преклонил колено.

Ланаян пробормотал:

— Для таких почтенных могли бы повозку получше…

— Нельзя, — шепнул я.

— Почему?

— Все старинное — свято, — объяснил я. — В некоторые краях даже обрезание делают каменными ножами… А короли в одной отдаленной стране ездят на вот на такой же примитивной повозке, запряженной волами, в то время как майордомы носятся на быстрых конях… Но зачем они здесь?

— Конунг вызвал.

— По какому делу?

Он покосился на мое лицо.

— Не догадываетесь?

— Нет, — ответил я. — Шаманы — тоже власть. Зачем ею делиться?

— Если в одних руках не удержать, — пробормотал он, — делиться приходится поневоле. Конунг все делает для укрепления своего влияния. А в какой это стране короли ездят на быках?

— На волах.

— Пусть на волах. Не слышал.

Я отмахнулся.

— Далековато, камнем не добросить. Все-таки при чем тут шаманы?

Вместо того чтобы выбраться из телеги, опираясь на склоненную голову конунга, все три шамана долго стояли неподвижно, затем синхронными движениями достали из сумок что-то сморщенное, похожее на засохшие мухоморы, забормотали в унисон, запели, потом умолкли, медленно-медленно повернулись в другую сторону и снова запели, помовая плавно дланями.

Песня длилась и длилась, словно исполняли «О все видавшем», затем умолкли, подумали, повернулись в другую сторону и запели скучно и монотонно снова.

— И сколько так будет длится? — спросил я злобно.

— Сторон света всего четыре, — сказал Ланаян утешающе.

— Да? А если знают про зюйд-зюйд-весты?

Ланаян покосился в немом изумлении, смолчал, только время от времени зыркал исподлобья. Шаманы между песнопениями то ли засыпали, как мухи на зиму, то ли набирались сил, но все равно двигаются, как будто жуки пытаются выбраться из тягучего клея.

Хуже того, еще и надолго замирали в определенных позах, я извелся, переступал с ноги на ногу, все-таки хочется дождаться конца церемонии и понять, к чему это все, явно нехорошее готовится, иначе уже плюнул и пошел бы разгадывать секреты арбалета или зеленой шкатулки.

— Ну почему, — спросил я, — все шаманы и священники такие черепашистые?…

— А что вы хотите, Рич?

— Давай как-то ускорим? — предложил я кровожадно.

Он прошептал испуганно:

— И не думайте!.. Если собьются хоть в одном слове, начнут все сначала.

— Господи упаси! — прошептал я в ужасе.

— Тс-с-с, — сказал он. — И Господа не призывайте, здесь адепты древних богов.

Я покосился на его суровое лицо.

— Но хоть вы о нем помните. Он ответил, едва шевеля губами:

— Помнить, насколько я понимаю, мало.

— Верно, — согласился я. — Но с паршивого края хоть веры клок. Как думаете, зачем он их привез?

Ланаян пожал плечами.

— Не представляю.

— Я тоже. Здесь старые храмы есть?

Он кивнул.

— В северной части города. В старину там была церковь, потом… потом просто забросили.

— Даже под склад не сумели?

— Церковь на отшибе, — объяснил он. — Там везде камни, дорогу туда не пробьешь, только пешком. Думаете, конунг предложил этим шаманам церковь под их капище?

— Надо проверить, — ответил я.

— Зачем?

— Если привез шаманов, — объяснил я, — наверняка введет обычаи своего кочевого племени. Не для себя, для горожан-глиноедов. Еще не поздно предупредить Раберса и ближайшее окружение короля, если Его Величество по каким-то причинам и пальцем не шевелит.

Он сказал несчастным голосом:

— Боюсь, даже это их не переменит.

— Почему?

Он поморщился.

— Скажут, у нас свобода. Кочевники вольны молиться своим богам, мы — своим.

— Дураки, — сказал я рассерженно. — Не понимают! Им же первым придется поклониться богам кочевников.

Шаманы, закончив обряд прибытия в нечестивый город, медленно покидали повозку. Их подхватили под руки и увели с почестями, едва не прометая перед ними дорогу, дабы те не дай бог не раздавили какого несчастного жучка. Ланаян сказал недовольно:

— Пойду взгляну.

— Давай, — сказал я. — Проследи, дабы утеснений высоким гостям от какого-то короля и его двора не было.

Он скривился, но ушел молча, а я перевел взгляд на последнего, четвертого из прибывших. Он наконец выпустил из рук вожжи, поднялся.

Среди собравшихся кочевников пронесся почтительный шепот:

— Неужели… Диолд?

— Диолд…

— Сам Диолд!

— Это же Диолд!

— Смотрите, нас посетил великий Диолд!

Диолд степенно спустился с телеги, хотя мог бы просто спрыгнуть, еще не стар, вскинул руки в приветствии. Кочевники ревели в восторге, словно увидели живого бога, теснились и смотрели восторженными глазами.