"Владимир Гусев. Фрагментарное копыто неподкованной собаки" - читать интересную книгу автора

- Я с удовольствием отвечу на ваш вопрос, но чуть позже. А сейчас давайте
перейдем в одну из палат, чтобы вы могли все увидеть собственными глазами.

Солнце палит нещадно. И хоть над скамьями галерников устроены навесы, пот
градом течет по нашим телам и лицам, разъедая ссадины и раны. К тому же на море
- полный штиль. А значит, милосердный ветерок не овевает наши измученные тела.
Галера идет медленнее, чем обычно, и палубный сегодня особенно жесток. То
с бака, то с кормы слышатся удары его бича и грубая брань.
Он так глуп, что даже бранится скучно и неинтересно. И он меня ненавидит.
Поэтому, как бы я ни налегал на весло, каждый раз, когда палубный проходит мимо
нашей скамьи, бич со свистом рассекает воздух и оставляет на моей спине
очередную красную полосу. Неделю назад ссадины загноились, и я знаю, жить мне
осталось недолго. Меня радует это. Единственное, что обрадовало бы еще больше,
- известие о том, что жестокий палубный отправился кормить акул раньше, чем я.
Палубный приближается. Вполголоса окликнув Александра, молодого грека,
сидящего на соседней скамье у самого борта, я едва заметно киваю: сейчас.
Сейчас, потому что временами у меня темнеет в глазах и я боюсь потерять
сознание. Сейчас, потому что силы мои убывают уже не с каждым часом, а с каждой
минутой. Сейчас, потому что иначе - никогда, а я хочу хоть немного порадоваться
перед тем, как меня, еще живого, бросят за борт.
Когда тень, отбрасываемая палубным, накрывает лоснящуюся потом спину
сидящего впереди меня гребца, Александр резко ослабляет усилие. Его весло
начинает отставать. Палубный мгновенно определяет, кто виновник - на то он и
палубный, - и взмахивает бичом. Но Александр - неслыханное дело! - ухитряется
увернуться от удара. Молодой, ловкий, еще не отупевший и не смирившийся...
Палубный, опешив от неожиданности, не кричит, а буквально ревет и, сделав
пару быстрых шагов по направлению к строптивцу, раз и другой взмахивает бичом.
Теперь он стоит совсем близко от меня. Настолько близко, что я, несмотря
на оковы, могу вытащить из-за его пояса длинный нож.
Сил у меня немного, но, лезвие ножа столь остро, что он без труда входит в
толстое брюхо палубного по самую рукоятку.
Вместо того чтобы отнять у меня нож, палубный хватается за живот,
наклоняется, пытаясь зажать обеими руками огромную рану, и я вонзаю лезвие ему
в горло. Последнее, что я успеваю, - это завопить, точнее, захрипеть от
радости.
Никогда в жизни я не был так счастлив, как в это мгновение.
Но этот хрип, похоже, отнимает у меня последние силы. Выбеленные ветром,
водой и солнцем доски палубы становятся такого же цвета, как хлещущая из ран
моего врага кровь, - черного. Потом палуба вдруг опрокидывается на меня, я
пытаюсь оттолкнуть ее рукой...
- "Коробейники кукуют..."

- Это - одна из палат, - сказал Шпак, гостеприимно распахивая дверь.
Подождав, пока все корреспонденты войдут и разместятся вдоль стен, он
продолжил:
- Всего таких палат сто двадцать восемь, и в каждой - по восемь
саркофагов.
Саркофагами он назвал закрытые прозрачным пластиком ложа, установленные
"ромашкой". В сердцевине "цветка" стоял замысловатой формы агрегат, к которому
от каждого саркофага тянулись провода и шланги. На ложах, укрытые простынями,