ГЛАВА 4

Школа Дачезне располагалась в бывшем особняке Флудов на пересечении Мэдисон-авеню и Девяносто девятой улицы, в районе частных школ, напротив Далтона и по соседству со школой Пресвятого Сердца. Некогда этот особняк служил домом Розе Элизабет Флуд, вдове капитана Армстронга Флуда, основателя компании «Флуд ойл». Трех дочерей Розы воспитывала и обучала бельгийская гувернантка, Маргарита Дачезне, и когда все три дочери погибли во время злосчастного затопления «Эндевора», убитая горем Роза вернулась на Средний Запад, а дом завещала мадемуазель Дачезне, дабы та могла исполнить свою мечту и основать школу.

Чтобы преобразовать дом в школу, сделать пришлось не так уж много: согласно условиям завещания, всю мебель и отделку помещений надлежало тщательно сохранять, а потому всякий, входя в здание, словно бы переносился в прошлое. Над мраморной лестницей по-прежнему висел портрет трех наследниц состояния Флудов кисти Джона Сингера Сарджента: они словно приветствовали гостей на великолепной лестничной площадке. В бальном зале, окна которого выходили на Центральный парк, висела хрустальная люстра в стиле барокко, а в фойе до сих пор стояли диваны «Честерфилд» и антикварные пюпитры. Начищенные до блеска латунные подсвечники были теперь приспособлены под электрические лампочки, а скрипучий пульмановский лифт по-прежнему работал (хотя пользоваться им дозволялось только преподавателям). Очаровательная мансарда была преобразована в центр искусств, с печатным прессом и литографской машиной, а расположенные на нижнем этаже гостиные приютили у себя полностью оборудованные театр, гимнастический зал и столовую. Вдоль коридоров, оклеенных обоями с изображениями геральдических лилий, выстроились теперь металлические шкафчики, а в спальнях на втором этаже разместились кабинеты для занятий по гуманитарным предметам. Учащиеся из поколения в поколение клялись, что третью лестничную площадку навещает призрак миссис Дачезне.

В коридоре перед библиотекой висели общие фотографии всех выпущенных классов. Поскольку поначалу школа была строго женской, первый выпускной класс 1869 года состоял из шести чопорных девиц в белых бальных платьях, под фотографией были каллиграфическим почерком выгравированы их имена. С течением лет дагерротипы с изображениями светских девиц девятнадцатого века сменились черно-белыми фотографиями девушек с пышными прическами пятидесятых годов, затем в шестидесятые добавились веселые длинноволосые джентльмены, когда в Дачезне наконец-то перешли на совместное обучение, и завершалось это все цветными фотографиями обворожительных юных женщин и красивых молодых мужчин из нынешнего поколения. Но на самом деле изменилось не так уж много. Девушки по-прежнему являлись на выпускной в белых чайных платьях из «Сакса» и белых перчатках из «Бергдорфа», в венках из плюща, а вместе с дипломами им вручали букеты красных роз. Юноши же приходили в приличествующих случаю костюмах, с жемчужными зажимами на широких серых галстуках.

Серая клетчатая форма давно ушла в прошлое, но в Дачезне плохие новости по-прежнему являлись в виде прерывающего урок объявления по шипящей, древней радиосвязи: «Срочное собрание в часовне. Просьба всем ученикам немедленно явиться в часовню».

Шайлер встретилась с Оливером в коридоре у музыкального зала. Они не виделись с вечера пятницы. Никто из них не упоминал о встрече с Джеком Форсом у «Банка», что было весьма необычно, поскольку они привыкли препарировать все пережитые ими ситуации поминутно. Утром, при встрече, Оливер заговорил с Шайлер с преднамеренной холодностью. Но Шайлер не обратила на это никакого внимания: она тут же подбежала к Оливеру и ухватилась за его руку.

— Что происходит? — спросила она, склонившись головой к его плечу.

Оливер пожал плечами.

— А я откуда знаю?

Но Шайлер не отставала.

— Ты всегда все знаешь.

— Ну ладно… только не говори никому, — смягчился Оливер, наслаждаясь ощущением прикосновения ее волос к шее.

Сегодня Шайлер была особенно красива. Она в кои-то веки распустила длинные волосы и в своем слишком большом для нее темно-синем бушлате, выцветших джинсах и стоптанных черных «казаках» походила на пикси.[6] Оливер беспокойно огляделся по сторонам.

— Думаю, это как-то связано с той компанией, которая на выходных собиралась в «Квартале сто двадцать два».

У Шайлер глаза полезли на лоб.

— С Мими и ее компашкой? Но почему? Их что, собираются гнать?

— Может быть, — отозвался Оливер, наслаждаясь этой идеей.

В прошлом году из Дачезне исключили целую гребную команду за противозаконное поведение на территории школы. Празднуя свою победу в регате, они вернулись в школу, разгромили кабинеты на втором этаже и разрисовали непечатными словами стены; следы их пребывания — битые пивные бутылки, груды окурков и несколько свернутых в трубочку долларовых купюр со следами кокаина — были обнаружены наутро уборщиками. Родители завалили администрацию петициями о пересмотре решения (некоторые считали исключение слишком суровой мерой наказания, в то время как другие вообще требовали возбуждения уголовного дела). То, что заводила, вздорный ученик выпускного класса, имевший виды на Гарвард, был племянником директрисы, лишь подливало масла в огонь. (Гарвард тут же аннулировал предварительное соглашение о приеме молодого человека, и исключенный старшина шлюпки теперь надрывал глотку в Университете Дюка.)

Но Шайлер не думала, что из-за чьего-то дурного поведения на выходных стали бы срывать все классы с занятий и собирать в часовне. Поскольку в каждом классе насчитывалось всего по сорок учеников, весь коллектив с удобством разместился в часовне, все занимали отведенные им места: первогодки и выпускники — в передней части, отделенной проходом, учащиеся второго и третьего года — в задней.

Декан Сесилия Моллоу стояла на возвышении у алтаря и терпеливо ждала. Шайлер с Оливером нашли Дилана позади, на их обычном месте. У парня под глазами залегли темные круги, как будто от сильного недосыпа, на рубашке красовалось уродливое красное пятно, а на черных джинсах — прореха. Вокруг шеи был обмотан белый шелковый шарф с рисунком на манер Джимми Хендрикса.

Прочие ученики постарались устроиться подальше от него. Дилан кивком подозвал Шайлер с Оливером.

— Чего случилось-то? — спросила Шайлер, устраиваясь на скамье.

Дилан приложил палец к губам и пожал плечами.

Декан постучала по микрофону. Хотя Сесилия и не была выпускницей Дачезне в отличие от директрисы, заведующей библиотекой и почти всей женской части преподавательского состава — и вообще поговаривали, будто она училась в бесплатной средней школе, — она быстро привыкла носить и бархатную головную повязку, и вельветовые юбки по колено, освоила округлые гласные — короче, приобрела все признаки настоящей сотрудницы Дачезне. В общем, декан Моллоу была очень адекватной персоной и потому пользовалась авторитетом в правлении школы.

— Прошу внимания! Садитесь, пожалуйста. Я должна поделиться с вами очень печальным известием. — Декан резко втянула воздух. — С большим прискорбием сообщаю, что одна из наших учениц, Эгги Карондоле, скончалась на этих выходных.

В зале воцарилось потрясенное молчание, сменившееся растерянным гулом. Декан кашлянула.

— Эгги училась в Дачезне еще с подготовительной группы детского сада. Завтра занятий в школе не будет. Вместо этого утром в часовне состоится заупокойная служба. Приглашаются все. Затем состоятся похороны на кладбище Форест-Хилл в Квинсе, учащимся, желающим присутствовать на похоронах, будет предоставлен автобус. Мы просим вас поддержать семью Эгги в такой тяжелый момент.

Декан кашлянула еще раз.

— Для тех, кто в этом будет нуждаться, мы приглашаем сотрудников психологической помощи. Занятия сегодня закончатся в полдень, ваших родителей уже предупредили об этом. После окончания собрания прошу всех вернуться на второй урок.

После короткого воззвания к Господу — в Дачезне ученики принимались вне зависимости от конфессиональной принадлежности, — молитвы из Книги общей молитвы, стиха из Корана и отрывка из Халиля Джебрана, зачитанных старостами, ученики, молчаливые, полные тревоги, покинули часовню; легкое возбуждение мешалось с тошнотой и с острым сочувствием к родственникам Эгги. Такого в Дачезне еще не бывало. Конечно, они слыхали о проблемах других школ — когда кто-то садился за руль нетрезвым и разбивался, или тренер по футболу домогался учеников, или старшеклассники насиловали девчонок классом помладше, или придурки в шинелях обзаводились автоматами и расстреливали половину класса, — но ведь это же происходило в других школах! По телевизору, в пригородах, в бесплатных государственных школах, с их металлодетекторами на входе и прозрачными виниловыми рюкзаками. В Дачезне ужасам происходить не полагалось. Это практически можно было считать правилом.

Наихудшее, что могло постигнуть ученика Дачезне — перелом ноги при катании на горных лыжах в Эспене или болезненный солнечный ожог на весеннем пляже в Сент-Барте. И потому тот факт, что Эгги Карондоле умерла, и не где-нибудь, а прямо тут, в городе, недотянув до собственного шестнадцатилетия, просто не укладывался в головах.

Эгги Карондоле? Шайлер сделалось грустно — но она практически не знала Эгги, одну из высоких, тощих блондинок, вьющихся вокруг Мими Форс, словно фрейлины вокруг королевы.

— Эй, ты как? Нормально? — спросил Оливер, положив руку Шайлер на плечо.

Шайлер кивнула.

— Это же охренеть можно, — высказался Дилан, покачав головой. — Я ее видел как раз в пятницу вечером.

— Ты видел Эгги? — удивилась Шайлер. — Где?

— В пятницу. В «Банке».

— Эгги Карондоле была в «Банке»? — недоверчиво переспросила Шайлер. С тем же успехом можно было бы поверить, что Мими Форс заметили делающей покупки в «Дж. С. Пенни». — Ты ничего не путаешь?

— Ну, строго говоря, она была не в «Банке», а снаружи. Ну, ты в курсе — внизу, где все курят, в переулке рядом с «Кварталом сто двадцать два», — пояснил Дилан.

— А с тобой-то что стряслось? — поинтересовалась Шайлер. — Мы тебя не смогли отыскать после полуночи.

— Ну, я кое с кем встретился, — замявшись, сознался Дилан и сконфуженно улыбнулся. — Так, ничего особенного.

Шайлер кивнула и не стала любопытствовать далее.

Они вышли из часовни и прошли мимо Мими Форс, та стояла, окруженная сочувствующими.

— Она просто вышла покурить… — донеслись до них слова Мими. Она приложила к глазам платок. — А потом исчезла… Мы так и не знаем, как же это произошло.

Заметив взгляд Шайлер, Мими резко переключилась на нее:

— Чего уставилась?

— Ничего… я просто…

Мими отбросила волосы назад и раздраженно фыркнула. А потом демонстративно развернулась спиной к троице друзей и вновь вернулась к животрепещущей теме, вечеру пятницы.

Дилан, проходя мимо, окликнул одну из девчонок, кучковавшихся вокруг Мими, высокую техаску, и коснулся ее руки.

— Мне очень жаль, что с твоей подругой такое случилось.

Но Блисс вообще никак на него не отреагировала.

Шайлер это показалось странным. Откуда Дилан знает Блисс Ллевеллин? Эта техаска была, можно сказать, лучшей подругой Мими. А Мими презирала Дилана Варда. Шайлер сама слыхала, как она в лицо обозвала его бомжем и пустым местом, когда тот отказался уступить ей место в столовой. Шайлер с Оливером предупреждали Дилана, чтоб он туда не садился, но Дилан их не послушал.

«Это наш стол!» — прошипела тогда Мими.

В руках у нее был поднос с картонной тарелкой, на тарелке красовался недожаренный гамбургер в окружении вялых листьев салата. Шайлер с Оливером тут же похватали свои подносы, но Дилан отказался сдвинуться с места, за что Шайлер с Оливером тут же его возлюбили.

— Это была передозировка наркотиков, — прошептал Дилан, проходя между Шайлер и Оливером.

— А ты откуда знаешь? — спросил Оливер.

— Да обычная логика. Она умерла в «Квартале сто двадцать два». Что еще могло быть причиной?

«Аневризма, сердечный приступ, приступ диабета», — подумала Шайлер. На свете множество вещей, способных привести человека к внезапной кончине. Она про них читала. Она знала. Она потеряла отца во младенчестве, а ее мать впала в кому. Жизнь — куда более хрупкая вещь, чем это кажется большинству людей.

Вот только что ты выходишь с друзьями покурить в переулок в Нижнем Уэст-Сайде, после того как вы выпили и потанцевали на столах в популярном ночном клубе. А минуту спустя можешь умереть.