"Вольф Хаас. Приди, сладкая смерть " - читать интересную книгу автора

Пасху в очереди на исповедь, именно Бреннеру пришлось выбирать из каталога
похоронного бюро слова для траурного сообщения. Распорядительнице похорон
пришлось тогда честно признать: то, что он выбрал, было самым красивым, ты
послушай:

Гроссмейстер - Смерть.
Нас не спасет
защита светлых муз.
Введенных жизнью в искушенье
она решает ослепить сравненьем,
живущим в нас.
Нет, минутку -
она решает ослепить рыданьем,
живущим в нас.

Вот так правильно. И я тебе честно скажу: если бы мне сегодня пришлось
выбирать траурное стихотворение, я бы тоже выбрал это. Одно это чего стоит:
ослепить рыданьем. Да ты вслушайся, как звучит! Тут уж как бы самому не
разрыдаться или уж по меньшей мере не сдвинуться. Правда, про защиту этих
муз мне нравится меньше, но, вероятно, так оно и должно быть.
Теперь слушай. Тетку его похоронили больше десяти лет назад. В голове
Бреннера стихотворение было погребено по крайней мере так же хорошо, как
тетя на Пунтигамском кладбище, считай, напрочь исчезло. Но ведь бывает же
такое! Как только Ханзи Мунц около полуночи сказал Бреннеру: "Гросс мертв",
все стихотворение целиком воскресло из мертвых, совсем как волосы Ангелики
прошлой ночью, ну фактически полуночный полтергейст.
И я должен честно сказать, что вполне понимаю, почему у Бреннера не
было сейчас никакого желания рассказывать всю эту историю Ханзи Мунцу. Ему
хотелось наконец узнать, как это Гросс вдруг мертв. К сожалению, так и было.
А в дверях Ханзи Мунц все еще возмущался: "Ясное дело, ты смеялся!"
И я даже не знаю, отчего это случилось, то ли это от напряженной
атмосферы, царившей во дворе, от неестественной обстановки среди ночи, когда
весь дом был в совершенном возбуждении, хотя по ночам ездят только
вольнонаемные, а здесь в доме никто из них не живет. То ли Бреннер все-таки
хватил лишнего в кафе "Аугартен", однако он вдруг сказал Ханзи Мунцу:
- "Гроссмейстер - Смерть. Нас не спасет защита светлых муз".
- Что ты там бормочешь?
- Да так, ничего. Что с Бимбо-то случилось?
- Ты сказал "Мунц"! - не отступал Ханзи Мунц.
- Я не говорил "Мунц". Я сказал муз. Это такое стихотворение.
И вот теперь ему все-таки пришлось объяснять Мунцу всю эту историю со
стихотворением. Пока Мунц наконец успокоился, они уже подошли к
диспетчерской, к вольнонаемному Фюрштауэру.
И если само по себе необычно, что профессионал вообще разговаривает с
вольнонаемным, то уж тем более совершенно невозможно себе представить, чтобы
вольнонаемный получил главное слово. Ну, тут, конечно, кому угодно станет
жутко: полночь, в гараже мертвец и в центре внимания вольнонаемный.
- Я что теперь, должен все по новой рассказывать, что ли? - раздраженно
спросил Бреннера вольнонаемный Фюрштауэр. Потому как Фюрштауэр был человек
сообразительный, он точно знал, что не век ему быть звездой. Сейчас нужно