"Вольф Хаас. Приди, сладкая смерть " - читать интересную книгу автора

в мастерской.
- Если мной затыкать дыру у водителей, нам не хватит машин, - ворчал
он. - У нас просто-напросто слишком мало людей.
Потому как пятьсот девяностый с поврежденным выхлопом, в котором пару
недель назад едва не задохнулся пациент, все еще не был отремонтирован.
На другой день, когда глаз Бреннера из синего постепенно стал
превращаться в зеленый, напарником ему дали Ханзи Мунца, и когда их вызвали
на самоубийство, Ханзи Мунц обрезал веревку, чтобы снять повесившегося, и
сказал Бреннеру прямо при родственниках:
- Аллергия на пеньковую веревку.
Вообще казалось, что Ханзи Мунц с каждым днем все больше походил на
Бимбо, как будто дух Бимбо переселился в него - вроде донорская душа.
На следующий день Бреннер опять ездил с восьмитысячником, затем два дня
с Черни, потом опять с Ханзи, а в тот день, когда он заметил, что его
позеленевший глаз постепенно начал желтеть, он ездил в паре с Нехваталом,
который слушал только тирольские песенки "Циллертальских бабников". Потом
еще два дня с одним восьмитысячником, а потом и дни, и его коллеги, и синяк
под глазом медленно начали становиться неразличимыми.
И вот ведь какой интересный получается эффект у большинства людей, тут
Бреннер вовсе не был исключением. Больше всего обычно страшит, что жизнь
твоя будет состоять только из работы, что будешь крутиться как белка в
колесе. Но когда ты получаешь на самом деле такой вот наряд на работу и у
тебя нет никаких шансов выбраться из колеса, в мозгу, должно быть,
происходит какой-то щелчок. Наверное, это как у бегунов-марафонцев, которые
выделяют какие-то там вещества, так что им вдруг становится легко бежать.
Бреннер испытывал что-то вроде наслаждения оттого, что из-за сплошной
работы ему некогда было думать. Ведь и марафонцы, или, лучше сказать,
менеджеры, испытывают наслаждение оттого, что им некогда думать, потому что
они должны четко выделять себе эти вещества.
Бреннер все ездил, ездил и ездил. Каждый день от двухсот до трехсот
километров по городу с таким движением. И если одна ездка в среднем семь или
восемь километров, тогда это, погоди, сейчас... или, скажем для простоты,
одна ездка десять километров. Тогда это от двадцати до тридцати ездок за
день! От двадцати до тридцати раз за день уложить больного на носилки,
поговорить с ним по-доброму, немножко отвлечь его от его недугов.
Потому как при двадцати - тридцати выездах в день в лучшем случае
каждая десятая ездка относится к срочным вызовам. В лучшем случае ты два, ну
три раза имеешь право сказать: если я сейчас нарушу правила и проскочу
перекресток на красный, то тогда пострадавший может выжить, и тогда у троих
детей по-прежнему будет отец, они смогут пойти в школу и поступить в
институт, и парень станет учителем физкультуры, а девочка будет налоговым
инспектором, а младшая очень умненькой, аттестат с отличием, высшее
образование в рекордные сроки и потом должность главврача в Мехико.
Но только если я поднажму на красный. Только если я едва не зацеплю вон
того пешехода. Но если я буду дожидаться, пока на светофоре окончательно
погаснет последний отсвет красного, тогда он у меня, скорее всего, истечет
кровью, и тогда уж точно у семьи начнутся материальные проблемы. И тогда
какая уж тут учеба в институте. И никакого, конечно, места главного врача в
Мехико, а место старшей официантки на Мехикоплац.
Но такие решения, как правило, исключение. Обычно бывает: чуть-чуть