"Олдос Хаксли. Писатели и читатели" - читать интересную книгу авторауниверсально значимых причин, согласно которым это возмещение необходимо.
Отдельные страстные желания жаждут быть узаконенными в терминах рациональной философии или общепринятой морали. В нас вновь и вновь образуется моральный и интеллектуальный вакуум, засасывающий в себя любые писания объяснительного или оправдательного характера, какие только подвернутся под руку. Чистая или грязная, затхлая или сладковатая ─ любая вода сгодится насосу, работающему вхолостую. Точно так же любое философское сочинение, хорошее, плохое или нейтральное, способно обратить в свою веру людей, которыми правят страсти и эгоизм и которые постоянно испытывают нужду в моральных и интеллектуальных оправданиях. Отсюда необычайный успех книг, которые кажутся почти никчемными уже следующему поколению; отсюда временное торжество и влияние явно второсортных и бесталанных писателей. Давайте рассмотрим конкретный пример. Устройство французского общества восемнадцатого века было таким безнадежно отсталым, в нем было столько анахронизмов, что множество отдельных французов, не способных смириться с этим порядком вещей, испытывали настоящие страдания. Тоска и жажда перемен были очень сильными; столь же сильной была и потребность в философии, которая рационализировала бы эту жажду и узаконила эту тоску в терминах чистого разума и абсолютной справедливости. Страстно желая быть наполненным, моральный и интеллектуальный вакуум всасывал в себя все подряд. Среди такого рода пищи оказалось и сочинение Гельвеция УО духеФ. Это чрезвычайно плохая, полная нелепостей книга. Но некоторые ее утверждения, хоть и явно ложные (например, о всеобщем интеллектуальном равенстве и вытекающей из него возможности сделать из любого ребенка Ньютона или Рафаэля), хорошо отвечали имевшейся в то время тяге к политическим, религиозным и экономическим реформам. На несколько лет книга приобрела такое значение и влияние, какое объясняется не талантом автора, а нуждами его читателей. Были писатели, чье влияние объясняется не их даром и не нуждами их читателей, а просто-напросто модой. Сочинения большинства гуманистов четырнадцатого и пятнадцатого веков кажутся нам невыносимо скучными. И мы не одиноки в этом суждении, ибо не прошло и ста лет, как их труды были почти совершенно забыты. Однако современникам они казались интересными и убедительными. Если человек мог более или менее сносно подражать стилю Цицерона или Саллюстия, это казалось двум поколениям читателей эпохи Ренессанса достаточным для того, чтобы видеть в его трудах глубокий смысл. Джан Галеаццо Висконти из Милана говаривал, что целая тысяча флорентийских кавалеристов не способна причинить ему столько вреда, сколько единственное письмо на латыни, вышедшее из-под пера советника Флоренции гуманиста Колуччо Салутати. Древнюю литературу открыли заново, и это было событием большой важности. Легко понять, почему в пятнадцатом веке придавалось такое значение всему латинскому, почему ученые вроде Валлы и Поджо приобрели такую огромную власть над умами. Но почему столетием позже хулиган Пьетро Аретино стал почитаться публикой наряду с первыми гуманистами и превратился в фигуру, окутанную почти волшебным ореолом, ─ этого мы объяснить не в состоянии. Аретино писал довольно бойко, некоторые из его трудов и сейчас способны вызвать интерес. Но почему он пользовался таким гигантским влиянием и почему все европейские короли и принцы считали нужным платить ему мзду ─ это остается для нас тайной, и мы можем сказать только, что по какой-то причине он вошел в моду. |
|
|