"Кулаком и добрым словом" - читать интересную книгу автора (Держ Nik)

Глава 10

Вошедший первым — светловолосый, голубоглазый богатырь цепким взглядом охватил корчму.

— Добрыня! — радостно воскликнул Никита.

Взгляд богатыря остановился на единственном занятом столике.

— Никита? — не поверив глазам, изумился Добрыня. — Ты?

— Я! — расплылся в улыбке Кожемяка.

Добрыня быстро пересёк корчму. Подошел к столику и отвесил Никите короткую тяжелую затрещину.

— Ты чего, Добрыня? — обиженно засопел Никита, схватившись за ушибленное место. — За что?

— За то! — резко сказал Добрыня. — Мать твоя все глаза выплакала. Отец чуть ума от горя не лишился: все пороги в княжьем тереме оббил, требует, чтобы Владимир гонцов в Царьград послал… А он, — Добрыня ткнул пальцем в грудь Кожемяки, — здесь, в корчме… в двух шагах от Киева прохлаждается! Они тебя живым уже не чают застать!

Никита потемнел лицом, скрипнул зубами.

— Найду Нильса, порву на куски голыми руками! — зловещим шепотом сказал Кожемяка. — Он мне за всё ответит! За каждую мамину слезинку заплатит кровавыми слезами!

— Что? — не понял Добрыня. — Какой Нильс?

— Синезубый, что нас до Царьграда взялся сопровождать. Недалеко мы уплыли: всех, гад, порешил, товар забрал! Тех, кто жив остался — в Царьграде продал! Я чудом сбежал…

Никита опустил голову, пряча навернувшиеся на глаза предательские слёзы.

— Как ты мог такое подумать, Добрыня? — наконец совладав с собой, спросил Никита. — Я отца с матерью обманул? Товар пропил? И тут сижу, на глаза им показываться боюсь? Ты это подумал?

— А, что я еще мог, по-твоему, подумать, встретив тебя здесь, а не в Царьграде?

— Все что угодно, — с трудом удерживая слезы, крикнул Никита, — только не это!

Губы Кожемяки дрожали. В волнении он ухватился за край тяжелого дубового стола, не замечая, что пальцы, словно в глину погружаются в твердое как камень дерево.

— Ладно, Никита, прости! — сказал Добрыня, тяжело опускаясь на лавку. — Да не расстраивайся ты так! Жив — здоров, уже хорошо!

Никита вымученно улыбнулся.

— Ну вот! — обрадовался Добрыня. — Дунай, присаживайся, нам сегодня везёт! Это Дунай, — представил побратима Добрыня. — Один из лучших богатырей в старшей дружине.

— А, — отмахнулся Дунай, — ты меня, Никита, лучше со своими друзьями познакомь.

— Это Ругер — немчин, — указал Никита на старого воя. — Мы с ним только сегодня в корчме познакомились. А это Морозко, — сказал Кожемяка, стукнув слегка друга кулаком по плечу, — мы с ним столько всего пережили, сразу не рассказать…

— Постой! — перебил Никиту Добрыня, — где-то я уже слышал это имя. Претич упоминал после похода на Червенские грады. Малые Горыни, да?

— Да, — горестно вздохнул Морозко, — у меня там деда убили.

— Силивёрст тебе дедом приходился? — удивился Добрыня. — Не было ж вроде у него родных.

— Он меня воспитал… хоть и не родной… — голос Морозки сел, и он замолчал.

— Ну-ка, Никита, — распорядился Добрыня, — наливай!

— Хозяин!!! — во всю глотку заорал Кожемяка. — Тащи самого лучшего вина, кружки, да жратвы побольше!!!

Корчмарь, всё это время стоявший на пороге кухни и не решающийся влезть в разговор княжьих дружинников, подпрыгнул от резкого крика и исчез. Через мгновение стол снова ломился. Никита быстро наполнил кружки до краев. Добрыня встал. Плеснул немного вина на грудь — дань предкам.

— За славного воя Силиверста поднимем чары! — торжественно произнес он. — За землю Русскую сложившего голову! Честь и слава ему!

Поднялись все, даже Ругер, даром, что немец. Торжественно выпили. Молча сели за стол. Первым заговорил Добрыня:

— Никита, вы сейчас куда направляетесь?

— Как куда? Конечно домой, в Киев! — весело сообщил Никита.

— Уф! — с облегчением выдохнул Добрыня, толкнув в бок Дуная. — Это удача!

— А в чем дело-то? — заерзал на лавке Кожемяка.

— Вы когда в город входили, ничего необычного не заметили? — вновь спросил Добрыня.

— Как же, не заметишь тут! — воскликнул Никита. — Кое- как за городские ворота пропустили, говорят, степняки лютуют!

— Вот — вот, — согласился Добрыня, — степняки. Только странные какие-то степняки.

— Знаем, — отозвался Кожемяка, — нам местные стражи говорили.

— Вы слышали, а мы с Дунаем видели! Нужно срочно предупредить князя! Мы со срочным поручением в Литву. Возвращаться в Киев не с руки. Так что вам придется Владимира предупредить!

— Да какой разговор! — подскочил с лавки Никита.

— Не все так просто! — возразил Добрыня. — Это нам повезло: доехали без шума. А вот как вы доберётесь…не знаю. Но предупредить нужно обязательно!

— Не волнуйся, Добрыня! — старался успокоить витязя Никита. — Доберёмся обязательно и предупредим! С утра пораньше выйдем. Затемно.

— Неспокойно у меня на душе, — пожаловался Добрыня, — что за напасть новая неизвестная на Руси, завелась.

— Ты нашел?! — обжигая Толмана пекленским жаром, ревел Мор.

— Нет, о мой бог! — закрывая от яростного пламени лицо руками, проблеял Толман.

Волосы на его голове трещали, в ноздри лез запах паленой шерсти. Мор стремительно менялся, превращаясь в чудовище, покрытое бронёй роговых чешуек. С длинных клыков срывались капли ядовитой слюны. От нее земля шипела, пузырилась, расцветая черными проплешинами язв.

— Болван! — вновь взревел монстр, окутываясь языками пламени. — Брось все дела! Это важнее! Они сейчас находятся в городище Медвежье Ушко, что на окраине степи и леса!

— Я знаю это городище, повелитель!

— Найди их и отбери меч! С ним я обрету еще большую мощь! Как жаль, — взревело существо, — что я сам не могу открыто вмешиваться в дела смертных! Пока не могу! Сделай это!!! И я вознагражу!!!

Из открытой пасти Мора хлынул поток раскаленной лавы, поглощая Толмана с головой.

— А-а-а!!! — закричал Толман, пытаясь закрыться от смертоносной струи…

На крик повелителя в юрту сбежалась вся охрана: впереди вездесущий Карачун. Сбившись в кучу, они вопросительно глядели на хана. Толман со страхом огляделся: он покинул, наконец, ужасный мир жестокого бога. Ханского сына трясло, но он сумел совладать с предательской дрожью. Повелительным жестом он отправил стражу, оставив только преданного Карачуна.

— Ты опять был там? — участливо спросил Карачун.

Он давно уже всё знал и полностью разделял взгляды господина. Толман лишь устало качнул головой.

— Что нужно делать? — наливая чашу вина и поднося её хозяину, осведомился Карачун.

Хан припал к чаше, поглощая содержимое жадными глотками. Осушив чашу, повелитель жестом потребовал наполнить её еще раз. Наконец смочив пересохшее горло и отдышавшись, он произнес севшим голосом:

— Срочно! Лучших из лучших! Нет!!! — его голос сорвался на визг. — Всех! В городище Медвежье Ушко! Сейчас же! Немедленно! Взять в кольцо! Потребовать выдать двух путников, пришедших в городище вчера! Если не выдадут — сжечь город дотла! Всех, кто выживет — в жертву Мору! Но найти меч!!! Меч!!! — из последних сил крикнул Толман, без чувств падая на убранный шкурами пол.

Карачун бережно перенес тело повелителя на ложе. Аккуратно уложил, накрыв шкурой барса. После неслышно вышел из шатра: нужно было отдать распоряжения. Через некоторое время хан зашевелился, пришел в себя. Словно в бреду, он шептал одно лишь слово: меч, меч, меч… Возрастающая мощь древнего демона одновременно и пугала, и радовала Толмана. Обильные кровавые жертвоприношения делали своё дело: Мор стремительно набирал силу. Да, после договора с новоявленным богом, после первых принесённых ему жертв, жизнь Толмана резко изменилась. После нескольких удачных набегов могущество младшего ханского отпрыска выросло до недосягаемых высот. Мор всегда знал, куда направить хищных воинов хана. Вдруг, ни с того ни с сего, умирают старшие братья. Один упал с необъезженной лошади и сломал себе шею. Еще двое что-то не поделили и в междоусобной, кровавой бойне и порешили друг друга. Четвертый испил несвежего кобыльего молока и умер в страшных мучениях. Еще троих унесла неведомая болезнь. Тяжелые несчастья преследовали род славного хана Кури. Толман понимал, что всё это часть договора с Мором. Отряды батыров, оставшись без предводителей, потянулись к Толману, самому сильному на тот момент хану в степи. После каждого удачного набега, а они все были удачными, воины хана сгоняли несчастных пленников, оставшихся в живых, и резали во славу Мора, обильно поливая кровью золотого идола. Во время жертвоприношений идол разрастался до гигантских размеров, выпивая кровь жертв без остатка. После он вновь сжимался до прежнего размера, так что легко помещался в седельной суме. Чем сильней становился Мор, тем сильнее становился и сам Толман. Теперь Мор потребовал от Толмана найти меч. Дни и ночи рыскали по степи дозорные, но обнаружить двоих путников так и не смогли. Толман вздрогнул от ужаса, вспомнив последнюю встречу с Мором. Сейчас осечки быть не должно — Мор не ошибается никогда! Он получит свой меч, станет еще могущественнее. И он не забудет своего верного прислужника. Толман откинул шкуру барса, которой его укрыл заботливый слуга и, кряхтя, поднялся с ложа.

— Карачун! — негромко позвал он.

Верный Карачун не замедлил явиться на зов.

— Тебе уже лучше, мой господин? — участливо спросил он.

Толман утвердительно качнул головой.

— Передовые отряды уже должны быть в городище! — доложил Карачун.

— Готовь нам лошадей, — слабым голосом распорядился Толман. — Мы тоже едем. Я должен проследить!

Карачун неслышно испарился, словно утренний туман. И через мгновение резвые мохноногие степные коняги несли повелителя и его слугу вперед, к намеченной цели.

— Хозяин! Еще вина! — стукнув кулаком по столу, потребовал подвыпивший Кожемяка.

— Всё! — остановил распоясавшегося Никиту Добрыня. — Хватит! С утра все должны быть как огурчики! Сейчас на боковую, а утром, чуть свет, будем выбираться из города! — распорядился он.

Добрыня с Дунаем легко поднялись из-за стола, как будто ничего не пили и не ели. Никита, осоловев от выпитого вина, попытался подняться и опрокинул тяжелую дубовую лавку. Добрыня схватился за меч и резко обернулся на звук: сказывалась напряжение, в котором они с Дунаем прибывали все время. Он посмотрел на кувыркания Кожемяки и лишь укоризненно покачал головой. Корчмарь, получив горсть монет, быстро проводил гостей в комнаты, благо их имелось в изобилии. И уже вскоре корчма содрогалась от мерного богатырского храпа.

В эту ночь вышедшему на охрану городских врат младшему ратнику Ревеню спалось плохо. Спать мешало пиво, в большом количестве выпитое накануне вечером, за что Ревень уже успел получить нагоняй от начальника городской стражи Валуна. Пиво никак не хотело успокоиться и все просилось наружу. Ревень ворочался до тех пор, пока не понял, что терпеть уже невмочь. Он вскочил с лежанки, выбежал из сторожевой будки и пристроился под кустом возле ворот. Ревень блаженно закрыл глаза, слушая умиротворяющее журчание. Вдруг ему показалось, что за воротами в ночной тишине всхрапнула лошадь. Он прислушался, но было тихо.

— Чего только не почудиться спьяну, — усмехнулся про себя Ревень.

Он направился досматривать сны, но на пороге сторожки опять услышал далёкое конское ржание.

— Посмотрю, для очистки совести, — решил он, взбираясь на стену.

Пару раз споткнувшись и зашибив колено, отчаянно ругаясь и проклиная свою подозрительность, Ревень, наконец, забрался на стену. Развернувшаяся перед ним в бледном свете луны картина выбила остатки хмеля. Повсюду, насколько хватало глаз, горели огни походных костров. Городище было окружено несметными полчищами степняков.

— Печенеги! — хотел прокричать Ревень, но горло вдруг пересохло.

Ему удалось выдавить из себя лишь нечленораздельный хрип. Он кубарем скатился со стены, разбив в кровь локоть и посадив на голове пару шишек. Только забежав в сторожку, он перевел дух и заверещал, что есть мочи:

— Печенеги!!!

Напуганные истошным визгом Ревеня, стражи, тоже изрядно принявшие вечером, выскочили на улицу кто в чем был. Ударили в набат. Город встрепенулся, загудел разбуженным ульем. Народ в исподнем выбегал на улицы. Вокруг слышалась мужская ругань, женский плач и детские крики. Начальник стражи Валун находился уже возле городских врат, оглядывая тяжёлым взглядом команду сторожей. Те, не дыша, отводили взоры и старались не смотреть в глаза командиру. Валун оглядел сторожей еще раз, благо они уже успели привести себя в порядок, и рявкнул:

— Ревень! Дуй к посаднику, пускай собирает городское ополчение! Своими силами мы не справимся, уж больно много степняков! Лебеда! Проследи, как готовятся котлы со смолой! Все остальные на стену! Живо! И смотрите у меня, телепни!

При первых звуках набата Морозко проснулся и принялся будить Никиту.

— У-у-у отстань! — промычал тот, но Морозко настойчиво тряс друга за плечо. — Дай еще поспать! — забрыкался Кожемяка, пытаясь с головой забраться под одеяло.

Скрипнула входная дверь, и на пороге появился Добрыня, подтянутый как всегда, в полной боевой амуниции, словно и не ложился отдыхать.

— Встали уже? — спросил он. — Давайте быстрей! — в его голубых глазах сквозила тревога.

— А что случилось? — обернулся к нему Морозко.

— Печенеги напали! — коротко сказал Добрыня. — Как из города теперь незамеченными выбраться, ума не приложу.

Никита резко сел на лежанке, но глаза его оставались закрытыми.

— Я уже встал, — сказал он, протирая глаза кулаками.

— Хорошо! Встретимся у городских врат, — сказал на прощанье Добрыня и вышел.

Когда утреннее, еще заспанное солнце озарило небосвод, все население городища высыпало на городскую стену. Жарко пылали костры, в больших закопченных котлах булькала смола.

— Ну, — спросил Добрыня Валуна, прищурившись, оглядывая подступы к городу, — что делать думаете?

— Еще не вечер, — ответил Валун, — нужно узнать чего эти тараканы узкоглазые хотят!

— Ясно чего, — усмехнулся Добрыня, — жрать они хотят, к бабке не ходи!

От стана печенегов отделился всадник. Он неспешно подъехал к осажденному городищу.

— О! — воскликнул Валун, указывая на всадника. — Сейчас ясно будет, чего этим собакам надо!

— Эй, урус! — сложив руки лодочкой, прокричал печенег. — Нас многы тут! Тьма! Стыят можм долгы!

— Ну и хрен с вами! Стойте сколько хотите, нам-то что? — прокричал в ответ Валун.

— Хан Толман долгы стыять может! Урус с голод помират будет! Никакой хрена не хватит!

— И чего же тебе, собака, надо?! — Валун был спокоен, словно и не стояли печенеги под стенами городища.

Печенег продолжал надрывать глотку, пытаясь запугать защитников городища:

— Хан Толман город сожжет, пепыл развеет! Никто из урус жив не будыт! Большой могыл будет! Но хан Толман добрый! Хан Толман мудрый! Уйти можт! Сейчас можт! Выдайте двух птников с мечом, что вчера пришли! И хан Толман к себе в степ уйдёт! Думайте до полудня! Потом кирдык всем!

Всадник развернул жеребца и слился с основным войском.

Валун вопросительно посмотрен на Добрыню:

— Так это по ваши души? Чем это вы им так насолили?

Добрыня неопределенно пожал плечами:

— Не знаю, что и думать. Мы с Дунаем с ними даже не пересекались.

— Вот и прояснилось, — горестно вздохнул Валун, — только чего сейчас делать? Ума не приложу! Если вас не выдам этим оглоедам, спалят твари город, как пить дать спалят! Помощи ждать тоже неоткуда, сквозь такой заслон ни один гонец не прорвется! Долго против них не продержимся, ишь сколько набежало! Вас выдать тоже не могу, князь с меня тогда голову снимет! — Валун чиркнул рукой по горлу, показывая, как это будет делать Владимир. — Выручай, Добрыня, — хрипло попросил Валун, — придумай что-нибудь, кроме тебя некому!

Добрыня немного помолчал, оглядывая окрестности и что-то обдумывая.

— Значит, так, — сказал он — слушай внимательно, есть у меня одна идейка на этот счёт! Пошли, обсудим.

Спустившись с городской стены, Добрыня подошел к друзьям, толкавшимся тут же возле ворот. Призывно махнул Дунаю, затем спросил у Никиты:

— Лошади у вас есть?

— Нет! Купить еще не успели! — стал оправдываться Кожемяка, но Добрыня властно поднял руку, призывая помолчать.

— Валун, — обернулся Добрыня к воеводе, — обеспечь парней лошадьми, они повезут весточку князю!

Валун мотнул головой.

— Значит, делаем так, — подытожил Добрыня, — если мы с Дунаем так важны для печенегов, то вы нас выдаете. Все внимание этой своры будет обращено на нас с Дунаем. А парни под шумок должны покинуть городище.

— Да… как вы… на такую свору? — замахал руками Валун, так и не сумев подобрать слов.

— А так! — оборвал его Добрыня. — Ваше разгильдяйство сыграет нам на руку. До леса рукой подать, поляна перед городищем вся кустарником заросла, а должна быть чистой! Вырубать кустарники нужно вовремя, покуда всё не заросло! До леса прорвемся, а в лесу печенеги не ратники. Пробьемся! Вы конечно, со своей стороны поможете нам, прикроете с городских стен. Всё поняли? — переспросил Добрыня. — Ну и ладушки! По коням!

Друзьям подвели двух осёдланных жеребцов. Добрыня пробежал по жеребцам глазами и благосклонно кивнул воеводе:

— Добрые кони! Валун, всё готово?

— Да! На стене ждут моего знака!

— Открывай ворота! — скомандовал Добрыня.

Два дюжих ратника с трудом вынули запорный брус. Двое других распахнули одну створку ворот, ровно настолько, чтобы мог протиснутся одинокий всадник.

— Не поминайте лихом! — крикнул Добрыня, пришпоривая Снежка.

Хан Толман сидел в раскинутом специально для него походном шатре, наблюдая через открытый полог за осажденным городищем. Глаза его слипались, он то и дело клевал носом: сказывалась бессонная ночь, проведённая в седле. Наконец, жара и усталость сделали свое дело, и Толман крепко уснул. Неожиданно в его безмятежный сон ворвались свирепые крики, леденящие кровь, истошные визги и улюлюканье. Хан вздрогнул и проснулся. Его несокрушимая армада пришла в движение. Толман быстро оценил обстановку. Двое путников, скорее всего именно те, что были ему так нужны, стремительно двигались в сторону ближайших зарослей. За ними собачьей сворой неслось все войско хана, ведь тому, кто добудет меч, обещана хорошая награда. Толман с интересом следил за погоней: беглецы не должны уйти, слишком много на них навешано железа. Его удальцы на неподкованных степных лошадках догонят их в один миг. Точно: Перекатиполе, лучший из лучших, со своим десятком уже настиг несчастных. Сейчас хану принесут их головы и меч. Но что это? Толман подскочил со своего места, чтобы получше рассмотреть. Что такое? Весь десяток лучших батыров лежит в придорожной пыли. Толман огляделся. Нет, со стен городища стреляют в основную массу войска. Да и не стрелы это! Вон Туран, — сощурив глаза, сумел рассмотреть Толман, — с отрубленной вместе с плечом рукой, извивается на земле. Затем безголовый. А вот и Перекатиполе. О боги! Разрублен на две половины, словно тушка барана, одним взмахом! Все порублены на куски страшными длинными мечами русов. Меч! — бросило в пот Толмана. — Вот в чём дело! Не зря Мор так беспокоится о нём. С этим мечом они неуязвимы! Но их всего лишь двое, а у меня много батыров! Фигурки путников скрылись в лесных зарослях, исчезая из глаз хана. Толман сделал знак, и ему подвели коня.

— За мной! — крикнул хан охране, направляя коня к зарослям.

Он не заметил, как городские врата открылись во второй раз, выпуская еще двоих всадников.

— Ты видел, — делился Никита с другом своими впечатлениями, — он подъехал, а Добрыня его вжик, я даже глазом моргнуть не успел! А тот как развалиться на две половинки. Только кровь брызнула!

Никита выдернул меч и взмахнул им так, как это делал Добрыня. Серебристая полоска металла превратилась в сверкающий полукруг. Рассеченный воздух возмущенно загудел.

— Ух ты! — изумился Никита. — Не хуже, чем у Добрыни получилось!

Он поднял меч над головой, вращая его в руке. Воздух жужжал, а меч вращался как будто сам по себе.

— Вот это да! — обрадовался Кожемяка, пуская коня в галоп.

Он подкинул меч вверх. Оружие, вращаясь, взлетело в воздух. Отполированный металл слепил глаза, отражая полуденное солнце. Ненадолго замерев в высшей точке, меч начал падать. Словно литой, он впечатался в мозолистую ладонь Кожемяки.

— Ты видел?! Ты видел?! — развернулся Никита к скачущему позади Морозке.

— Здорово! — согласился Морозко. — Только сверкает сильно. Издалека видно. Как бы худа не было. Ты уж лучше его пока не бросай! — попросил он.

— Ладно, не буду, — с сожалением оглядев чудесное оружие, проговорил Кожемяка и убирал его в перевязь.

— Гляди-ка! — указал Морозко вдаль своим посохом, который не бросил, а вез с собой на манер копья. — Догоняет кто-то!

Кожемяка приложил ладонь ко лбу, напряженно вглядываясь в степь.

— Догоняет! Только это одиночный всадник! Подождем, разберемся!

Он остановил коня. Морозко подъехал поближе к другу. Всадник приближался.

— Уф! — облегченно вздохнул Никита, первым разглядевший всадника. — Это ж старина Ругер! И чего ему здесь надо? Слушай, а крепкий ведь старик, смотри, сколько железа на себя нацепил, и хоть бы хны!

Поравнявшись с друзьями, Ругер остановил коня.

— Сколько лет, сколько зим! — приветствовал старого знакомца Кожемяка.

Ругер непонимающе уставился на Никиту.

— Ах, да! — спохватился Никита. — Ты ж по-нашему не очень! Исполать!

Ругер снял мятый шелом с личиной, закрывающей половину лица. Вытер со лба пот, заливавший глаза.

— И вам желаю здравствовать! — приветствовал друзей старый вой.

— Ты чего это за нами направился? — спросил Кожемяка.

— Я вот сидел и думал, — начал Ругер, — один я. Никого у меня не осталось. Ни друзей, ни родных. А у вас, я чую, всё впереди! Возьмите меня с собой. Пригожусь. Трудностей не боюсь. А еще один меч, — он хлопнул себя по бедру, где в потёртых ножнах болтался длинный двуручный секач, — лишним не будет.

— Уговорил! — рассмеялся Никита.

Спасительный лесок был совсем рядом. Казалось, протяни руку, и ты уже там. Снежок несся как ветер. Жеребец Дуная не отставал. Но этой скорости было не достаточно. Наперерез богатырям, яростно размахивая кривыми саблями, неслась группа печенегов. Степняки стремительно приближались. Их легконогие неподкованные лошадки бежали резвее тяжело нагруженных богатырских коней.

— Уйти не удастся! — пронеслось в голове Добрыни, когда он срубил первую голову.

Голова отлетела, словно качан капусты, звериный оскал сменился недоумением: неужели все так быстро кончилось? Второго печенега Добрыня молодецким ударом разрубил на две половинки, третьего сбил грудью Снежок: смял всадника копытами. Где-то рядом, то появляясь, то исчезая с глаз Добрыни, отбивался от наседающих степняков Дунай. Были слышны лишь страшные чавкающие звуки, свист разрезаемого мечом воздуха и предсмертные вопли печенегов. Наконец, первые ветки редколесья ударили Добрыню по лицу. Дунай не отставал.

— В чащу давай!!! В чащу!!! — прокричал, что есть мочи Добрыня.

Дунай махнул головой: понял, дескать. Добрыня продолжал гнать Снежка меж редких пока еще деревьев, успевая уворачиваться от сучьев, так и норовивших выколоть глаза. Степнякам это удавалось хуже: вольные сыны степей не привыкли ездить по лесу. То здесь, то там раздавались крики незадачливых наездников. Насмешливое эхо с удовольствие подхватывало крики раненых и разносило их по всему лесу. Неожиданно светлое редколесье сменилось мрачным лесом. Деревья раздались вширь, выпустив на поверхность переплетения толстых, словно сытые змеи, корней. В нос ударил запах прелой листвы: здесь всегда царил душный полумрак.

— Только бы Снежок не споткнулся! — взмолился Добрыня.

Конь уже с трудом пробивался через лес: приходилось объезжать поваленные деревья. Толстые ветки так и норовили столкнуть всадника с лошади. Погоня отстала, захлебнулась где-то далеко позади, даже звуков её уже не было слышно: лес не выносит шума. Дальше ехать стало совсем невмоготу: Добрыня спрыгнул с коня и повёл Снежка в поводу. Неожиданно впереди раздался хруст, Добрыня остановился. Рядом с ним как из-под земли появился Дунай.

— Добрыня, это я! — замахал руками Дунай. — Смотри, не заруби!

— Ты откуда? — обрадовался Добрыня, узнав побратима.

— Здесь ниже высохшее русло реки. Сейчас от речки один ручеек остался, по нему и рванём, словно по дороге!

— Добре! Поспешать нужно! Владимир ждёт!

— Твари! — брызгая слюной, орал Толман. — Дети шакалов, сыны ослиц!

Хан словно обезумел.

— Упустить их тогда, когда они были у нас в руках! О, горе мне! Кто должен был следить за лесом?

Стоявший с краю старый сотник Улбан понуро опустил голову.

— Ты?! — завизжал Толман, выхватывая у него из-за пояса саблю.

Хан размахнулся и опустил оружие на шею несчастного. Но у него не хватило сил перерубить с первого раза толстую шею сотника. Сабля с глухим звуком вонзилась в крепкие шейные позвонки Улбана, да так там и застряла. Струей крови Толмана обдало с ног до головы. Улбан медленно осел на землю, затем забился в конвульсиях. Толман достал золотую статуэтку Мора, подставил её под струю горячей крови. Буквально в считанные мгновения она перестала течь. Толман был уверен, что во всем теле Улбана её не осталось ни капли.

— В стойбище! — приказал хан. — Великий Мор подскажет верный путь!

Мерно покачиваясь в седле, Толман не переставал думать о гневе Мора. Что сделает с ним Мор. Его бросало в холодный пот лишь при одной мысли о встрече со своим богом. Как в тумане слезал Толман с коня. Невидящими глазами смотрел сквозь приближенных. Карачун ни на мгновенье не выпускал повелителя из поля зрения. Когда они остались одни в шатре, Карачун нетерпеливо спросил:

— Неужели всё так плохо, повелитель!

— Хуже не куда! — грустно ответил Толман. — Как только засну, — его зрачки расширились от ужаса, в горле застрял ком, — я попаду туда…

— Я не дам тебе заснуть сегодня ночью, повелитель! — сказал Карачун.

— Какая разница! — воскликнул Толман, — я не могу обходиться без сна всю жизнь!

— Да! Ты не сможешь всю жизнь от меня бегать!!! — произнес Карачун изменившимся голосом.

Его глаза полыхнули кроваво красным.

— Мой Бог!!! — Толман упал в ноги небожителя.

— Я не могу ждать, пока ты соблаговолишь прийти ко мне! — продолжал бог.

— Я упустил их! — лепетал Толман, обнимая ноги Мора и целуя его пыльные сапоги. — Прости!

— Ты упустил не тех! — спокойно сказал Мор. — Те двое, что ушли, были опытными бойцами. Герои, — в его голосе сквозило плохо скрываемое уважение. — А вам нужно было всего лишь поймать двух мальчишек, утащивших мой меч!

Толман вскочил на ноги:

— Я сейчас же пошлю погоню! Самых быстрых…

— Не нужно! — оборвал Толмана Мор. — Они в недосягаемости…пока. Завтра они дойдут до Киева, а осадить его у тебя пока не хватит сил! Тут нужно собрать в набег всю степь. Возможно, скоро это произойдёт, великий хан Толман. Твоя резвость и послушание достойны поощрения! Теперь ты можешь вызвать меня в любой момент и попросить совета.

— Ты не будешь наказывать меня? — изумился Толман.

— Нет! — коротко ответил Мор. — Занимайся тем, чем занимался до этого: обращай людей в мою веру! И не забывай приносить жертвы! Побольше кровавых жертв…

Багровый огонь в глазах Карачуна погас, и верный телохранитель хана кулем осел на пол.