"Яныбай Хамматович Хамматов. Золото собирается крупицами " - читать интересную книгу автора

- Ну и люди пошли! Помочь человеку не мо гут... Эх, был бы я
Галиахметом-баем, живо бы тебе помог! А так - скажешь слово поперек, тут
тебя и с работы - шварк! Ничем не могу помочь, голуба... Рад бы! А не
могу...
Шарифулла, видя, что начальник не гонит его и говорит ласково,
продолжал стоять посреди комнаты, с надеждой глядя на управляющего. Аркадий
Васильевич выдвинул ящик стола и протянул ему горсть слипшихся леденцов.
- На, хоть детям снеси... Плохи твои дела, плохи. - И, кивнув головой,
встал, увидев в окно, что тарантас подан.
Все еще не понимая, что разговор окончен, Шарифулла тупо следил за тем,
как управляющий собирает бумаги со стола и запирает их в сейф.
Даже когда Аркадий Васильевич вышел, хлопнув его по плечу, он все еще
продолжал стоять посреди комнаты, но тут в контору вошла полная женщина с
ведром, в котором болталась половая тряпка, и попросила Шарифуллу выйти.
Крепко сжимая в кулаке липкие леденцы, он вышел во двор и огляделся.
Больше идти жаловаться было некуда.

16

Курэзэ раскопал всю землю около того места, где Хайретдин зарыл
внутренности телки, но и следа золота не было видно, и теперь он с
нетерпением ждал, когда вернется Гайзулла. Первые дни после похорон мальчик
плакал не переставая, он дичился чужого человека и стремился, уединиться во
дворе, чтобы предаться своим горьким думам. Но через несколько дней подул с
севера резкий, пронизывающий насквозь ветер; он комьями швырял наземь
листву, гнал пыль по дороге, по утрам трава казалась от инея седой, как
голова старого человека, и стало невозможно прятаться во дворе. "Вот, у
земли тоже горе, раз она поседела, - думал мальчик, сидя у окна, затянутого
брюшиной. - Умерло лето, и земля по нему тоскует... Может, лето для земли
все равно что муж или отец? Или она за меня так убивается, за то, что я
сиротой остался..." От этих мыслей слезы навертывались на глаза, Гайзулла
отворачивался к стене и вытирал кулаком лицо, стараясь, чтобы чужой мужчина
не заметил его слез. Однажды вечером, когда Гайзулла сидел так у стены,
курэзэ подошел к нему и обнял за плечи.
- Ну что, браток? Опять мокрый нос? - ласково спросил он.
- Ничего не мокрый, - сдерживаясь, проговорил мальчик, но от ласкового
полоса курэзэ, от того, что похоже с отцом взял его за плечи этот большой
человек с черной бородой, что-то вдруг словно растаяло в нем, и, уткнувшись
в широкую грудь курэзэ, мальчик заплакал, всхлипывая и бормоча:
- Как же? Без отца?.. Я не могу... Мама и сестры голодные, а я...
Курэзэ гладил его по голове и шептал:
- Ну, что ты, не надо... Я говорю, не изводи себя. Никто не может
сказать, когда придет его последний час. Думаешь, ты один такой несчастный?
Все бедняки такие... Я говорю, живые не могут уйти вместе с мертвыми,
значит, надо тер петь. Может, еще все переменится... Давай-ка вместе
подумаем, как нам дальше жить... Я бы взял тебя с собой, да на кого тогда
мать и сестер оставить? Хотя ты и так им не в помощь с такой- то ногой!
Мальчик постепенно затих у него на груди, успокоился и задремал. Курэзэ
осторожно придерживал его голову, и от того ли, как тепло и доверчиво дышал,
уткнувшись в него, этот чужой ему ребенок, от того ли, как обмякли во сне