"Синтия Хэррод-Иглз. Чернильный орешек ("Династия Морлэндов" #4) " - читать интересную книгу автора

былые времена, когда вся семейная жизнь протекала в этом зале. Летом ни у
кого не повернулся бы язык назвать Твелвтриз неприятным местом. В теплое
время года нет никакой необходимости разжигать дымящие очаги на приподнятых
плитах: ведь Морлэнды использовали этот дом только летом, пока в родовом
поместье шел ремонт, и Мэри-Эстер довелось провести много таких вот долгих
сумеречных вечеров с тех пор, как она вышла замуж.
Эдмунд и преподобный Мойе играли в шахматы, усевшись на низких
скамеечках по обе стороны прелестного шахматного столика венецианской работы
из красного дерева и слоновой кости. Преподобный Мойе, маленький, смуглый и
коренастый, наклонился, опершись головой о кулаки так, что складки его кожи
под подбородком выдались вперед, словно кружевной воротник. Выражение его
лица было до болезненности сосредоточенным, ибо играл он так же, как и делал
все остальное, - с усердием и решимостью. И хотя отец Мишель неизменно
проигрывал Эдмунду, он никогда не переставал надеяться на победу.
- Я верю в чудеса, - сказал он как-то раз, когда Мэри-Эстер тихонько
рассмеялась, глядя на него. - Я не иезуит, мадам, и буду стремиться к победе
вопреки своему естеству.
Эдмунд, в противоположность ему, выглядел почти до обидного
расслабленным. Одну ногу он согнул в колене, а другую вытянул во всю ее
длину вдоль столика, руки его лежали на бедрах. А на доску он и вовсе не
смотрел, поскольку изучил положение каждой фигуры. Он уже знал и тот ход,
который со временем сделает отец Мойе, и то, как пойдет вслед за этим он
сам. И хотя преподобный Мойе вспотел от усилий, Эдмунд не улыбался.
Последние солнечные лучи, упавшие на его серебристые волосы, сделали их
более темными, красновато-золотистыми. Зачесанные назад, они свободно падали
ему на плечи, слегка завиваясь на концах. Он был чисто выбрит, и это делало
его еще больше похожим на статую, этакую тускло-золотистую статую в черном
шелковом камзоле и коротких брюках. Кружева водопадом ниспадали у его горла,
запястьев и икр, а у икр даже нависали над верхними ободками его сапожек из
мягкой кожи. Внимательно наблюдая за ним, Мэри-Эстер заинтересовалась, для
кого же предназначалось все это изящество, вся эта показная пышность. Она
ведь знала, что Эдмунд не был тщеславным глупцом, он должен был понимать,
что она любит его и больше этого любить не может, и сам он не желал никого,
кроме нее. Может быть, размышляла Мэри-Эстер, это было его защитой от
любопытных глаз? Или он попросту обожал собственную красоту так же, как,
например, любил прекрасное цветущее дерево?
И тут Эдмунд, ощутив на себе ее взгляд, повернул голову. Глаза их
встретились. Эдмунд не улыбался, но Мэри-Эстер почувствовала, как по ней
разливается, окутывая все ее тело, тепло. "Сегодня ночью", - подумала она, и
от сладости предчувствия ее улыбающиеся губы затрепетали. Ричард заметил
этот прошедший между отцом и мачехой взгляд и тоже дрожал, но только от
негодования и гнева. Сам он в это время угрюмо и неохотно играл в карты с
Робом и Сабиной Гамильтонами и с их сыном Гамилем. Роб был дядей Эдмунда. В
свое время он женился на Сабине Чэпем, дочери Николаса, дядюшки Мэри-Эстер.
Будущие супруги выросли вместе в Морлэнде, по-детски обожали друг друга, а
поженились как только смогли, и никто с тех пор не мог заметить, чтобы между
ними было сказано хоть одно дурное слово. И даже сейчас Роб пытался
сплутовать и помочь Сабине, подбрасывая в ее коробочку те карты, которые ему
следовало бы придержать для себя. Но поскольку Сабина делала то же самое,
стараясь помочь ему выиграть, их усилия как бы взаимно уничтожались.