"Сергей Хелемендик. Группа Захвата (Роман-хроника) " - читать интересную книгу автора

оливковые мулатки, белозубые, беспричинно веселые люди. Любящая жена,
прелестный ребенок, достаток в семье, репутация умеющего писать человека:
мои рассказы о Коста-Рике издали отдельной книжкой за каких-нибудь три года,
для нашей страны фантастически быстро!
После возвращения я пошел в гору еще круче. Отчасти в этом была и моя
заслуга - я знаю четыре языка, знаю неплохо. Мне дали хорошее место, за пять
лет я поездил по Европе. Только в Англии побывал трижды. Я мог снова ехать
за границу, но колебался, выбирал... Подрастала младшая дочь. Меня всю жизнь
завораживала человеческая красота, я способен часами созерцать красивое
человеческое лицо - и бог послал мне детей необычайной прелести.
Большеглазые, ласковые, жизнерадостные - до их появления на свет я не смел
мечтать о таких детях! Я тянул и тянул с отъездом, перебирал варианты, и
вдруг в два дня все изменилось, и я стал специальным корреспондентом этого
журнала, призванного то ли поддерживать, то ли заменять закон в нашей
стране.
Официальная версия этого виража в моей карьере вполне пристойна: я
решил уйти в литературу. И в целом это соответствовало действительности. Но
лишь в целом. А в частности я вдруг начал понимать, что, будучи русским по
крови, языку, воспитанию, я провожу свою жизнь в каком-то искусственном
мире, который к России не имеет прямого отношения. Москва, в которой я
вырос,- это космополитический конгломерат, целая страна с многонациональным
населением и своими особыми законами. Коста-Рика, Англия. Канада - это тоже
не Россия...
Я хорошо помню день, когда мне дали прочитать письмо пенсионерки,
которая рассказывала о том, как раскулачивали в тридцатом году ее семью.
Просто и деловито она писала, как пришли в дом, отобрали всю одежду и
выгнали на улицу мать с шестью ребятишками, отца расстреляли раньше. Отняли
у матери даже шаль, в которую был закутан грудной ребенок. На второй день
малыш погиб от холода. Погибла мать, погибли все дети, кроме нее...
Нашей младшей дочери было тогда полгода, и меня начал преследовать
кошмар: с нее срывают одеяло и голенькой выбрасывают на мороз. Меня настигло
страшное прозрение - все это делали мы! Мы, русские, выгоняли на смерть
других русских! Мы смотрели из-за занавесок, как идут умирать мучительной
смертью наши односельчане, с которыми мы целовались на пасху. Посматривали
из-за занавесок и злорадно шипели: "Ужо вам, подкулачники!" Детей гнали на
смерть, и никто не пустил их в свой дом, никто не посмел спасти...
Я читал серьезные книги о нашей истории. Все они, как ни грустно это,
изданы где угодно, но не у нас. Я со студенческих лет знал цифры, скрываемые
от нас до сих пор. Их скрывают не зря! Счет жертв нашей истории в двадцатом
веке пошел на десятки миллионов. Я представлял себе, что ни один народ в
мире не истреблял сам себя так, как мы. Но письмо перевернуло во мне что-то.
Я понял, что все это был я! И малыш, который замерз на руках у матери, и
уполномоченный в черной кожаной куртке - это тоже я!
...В журнале ко мне отнеслись враждебно. Я казался этим людям,
изнуренным ежедневной безрадостной продажей себя в розницу, счастливчиком из
богатого, беззаботного мира, куда их не пускают и некогда не пустят. Я
чувствовал их зависть. Когда приезжала жена и ставила свою машину впритык к
моей, они толпой собирались у окна и возбужденно говорили, что это уже
разврат. Две машины в одной семье - грязный буржуазный разврат. Они как
будто смеялись, но у всех при этом кривились губы.