"Эрнест Хемингуэй. Мой старик" - читать интересную книгу автора

выдают на Керкоббина. Честное слово, глядя на скачки, я совсем забыл, какую
уйму денег отец поставил на Керкоббина, до того мне хотелось, чтобы пришел
Ксар. Но теперь, когда все кончилось, приятно было знать, что мы выиграли.
- Правда, скачки были замечательные, папа? - сказал я ему.
Он посмотрел на меня как-то странно, сдвинув котелок на затылок.
- Джордж Гарднер замечательный наездник, это верно, - сказал он. -
Нужно быть мастером, чтоб не дать Ксару прийти первым.
Конечно, я все время знал, что дело неладно. Но от того, что мой старик
так прямо и сказал это, все удовольствие для меня пропало, и даже, когда
вывесили номера на доске и мы увидели, что за Керкоббина выдают 67.50, я все
равно не почувствовал никакого удовольствия. Кругом все говорили:
- Бедняга Ксар! Бедняга Ксар!
А я думал:
"Хорошо, если бы я был жокей и ездил бы на нем вместо этого сукина
сына".
Как-то чудно было думать, что Джордж Гарднер - сукин сын, потому что он
мне всегда нравился, и, кроме того, он же нам назвал победителя, но все
равно, по-моему, он и есть сукин сын.
После этих скачек у моего старика завелись большие деньги, и он стал
чаще ездить в Париж. Если скачки бывали в Трамбле, то наши высаживали его в
городе на обратном пути в Мезон-Лафит, и мы с ним сидели перед кафе де ла Пэ
и смотрели на прохожих. Сидеть там очень весело. Публика идет мимо целым
потоком, и к вам подходят разные люди и предлагают купить то одно, то
другое, и я очень любил сидеть там с моим стариком. Вот тогда мы больше
всего веселились. Там были продавцы игрушечных кроликов, которые прыгают,
когда нажмешь баллон, они подходили к нам, и отец шутил с ними. Он говорил
по-французски вроде как по-английски, и все эти люди его узнавали - жокея
всегда сразу видно, и потом мы всегда сидели за одним и тем же столиком, и
они уже привыкли к нам. Там были мальчишки, которые продавали брачные
газеты, и девушки, которые продавали резиновые яйца - если пожмешь их, то
выскочит петушок, - и был еще один старикашка, похожий на червяка, который
ходил и показывал открытки с видами Парижа, и, конечно, никто их не покупал,
а он подходил еще раз и показывал, что у него внизу пачки, и там сплошь
неприличные открытки, и многие рылись в них и покупали.
Да, много бывало там занятных людей. Попозже вечером девушки искали, не
сведет ли их кто-нибудь поужинать, и заговаривали с моим стариком, а он
отшучивался по-французски, и они гладили меня по голове и проходили дальше.
Как-то вечером за соседний столик села американка с маленькой дочкой, обе
они ели мороженое, а я все глядел на девочку, она была такая хорошенькая, и
я улыбнулся ей, и она тоже мне улыбнулась, но этим все и кончилось, потому
что больше я их так и не видел, хотя каждый день ждал, не придут ли они, и
не знал, как с ней заговорить и отпустят ли ее со мной в Отейль или в
Трамбле, если мы познакомимся. Все равно из этого ничего не вышло бы, потому
что, как я теперь припоминаю, мне казалось, что всего лучше было бы
заговорить с ней так: "Может быть, вы разрешите мне указать вам победителя
на сегодняшних скачках в Энгиене", - и она, верно, сочла бы меня за "жучка"
и не поверила бы, что я только хочу оказать ей услугу.
Мы сидели, бывало, в кафе де Пари, и официант был к нам очень
внимателен, потому что мой старик пил виски, и это стоило пять франков, и
полагалось давать хорошие чаевые, после того как подсчитают блюдечки. Я