"Филипп Эриа. Время любить ("Буссардели" #4) " - читать интересную книгу автора

В этот спокойный час, когда птицы уже замолкают, мой голос звучал
особенно четко. Чуть слышное эхо, отбрасываемое стеной фасада, выходившего
на восток,- она первая к вечеру отдавала накопленный за день зной,
подчеркивало каждое мое слово. Потом я не раз припоминала это вечернее эхо,
еще долго оно перекатывалось волной в моей памяти, и пришлось признать, что
оно было неким предупреждением. Как могла я тогда же не насторожиться? Но в
тот момент я была как глухая, как слепая; день кончался привычно и
счастливо, я увидела сына, и это-то усыпило мои предчувствия.
Рено упорно молчал, стиснув губы, чуть вздернув подбородок; его черные
как агат глаза утратили обычную живость взгляда, что служило у него
признаком великой озабоченности. Но этот загадочный и важный вид был для
Рено вполне естественным, перешел к нему по наследству от настоящего отца и
вовсе не означал, что мой сын размышляет о чем-то не по возрасту серьезном.
Я сильно подозревала, что во всех его секретах есть немалая доза школярства.
- А ты, значит, вполне в форме и выдержал по такой жаре зубрежку?
Рено сел, и я поняла, что сейчас он заговорит.
- Знаешь, я по математике последний в классе.
Вот оно что, оказывается, дело только в этом.
- Что ж, бывает. Возьми, к примеру, меня. Я была самой последней из
тридцати восьми. Правда, я была моложе тебя, мне было лет тринадцать.
- Что тут общего? А потом, девочкам...
Голос уже стал мягче. Неужели он боится святого материнского гнева? Но,
слава богу, я, столько натерпевшаяся в свое время от материнского да и
отцовского гнева, жившая по родительской указке, - такой глупости не
совершу! А Рено тем временем совсем отмяк.
- Ты пойми, через три месяца мне сдавать экзамен. Если дело пойдет так
же, меня из-за математики не допустят.
- Значит, нужно что-то предпринимать. Я-то знаю что, а ты?
- Потому что ты тоже беспокоилась, да? А ведь мне ничего никогда не
говорила.
- Ждала, когда ты сам скажешь.
Но он хранил молчание. Его зрачки, их вновь застывшая чернильность
впились мне в лицо. Взмахнув рукой, я порвала невидимую нить, протянувшуюся
между нами. Запретить сыну так смотреть я не имела права, но не любила,
когда он так на меня смотрит. Он замыкался в этой неподвижности, и он, такой
близкий мне душой и телом, в какой-то миг, всего на один миг вдруг
приобретал надо мной грозную власть мужской отчужденности, присущей даже
подросткам.
- А знаешь, ты обращаешься со мной совсем не так, как другие матери.
Я вздрогнула. Уж, кажется, давно пора было привыкнуть к неожиданным
поворотам его мысли, и все-таки всякий раз они заставали меня врасплох.
- Я знаю, что говорю. Мальчики часто рассказывают о своих матерях. Я же
вижу разницу.
Мне была воздана дань уважения, и я радовалась тому, что минутная
неловкость исчезла. Обращалась с ним совсем не так, как другие матери...
Немало я для этого постаралась! Но я уважала своего сына и его
непосредственность, не видя в ней ничего смешного. Через мгновение я уже
овладела собой.
- Пойди скажи Ирме, чтобы она дала нам по стакану холодного оршада.
Будем как провансальцы, упьемся миндалем. И приходи скорее обратно,