"Джеймс Хилтон. Утерянный Горизонт [H]" - читать интересную книгу автора

"Он подорвался или что-то в этом роде," ответил Уайлэнд, "но ничего
серьезного. Отошел, получил D.S.O.2 во Франции. Потом, если я не ошибаюсь,
вернулся в Оксфорд увлеченный кажется, преподавательством. Я знаю, что в
двадцать первом он попал на Восток. Благодаря знанию языков получил работу
минуя обычную подготовку. Занимал несколько постов."
Разерфорд улыбался все шире. "Этим, конечно, покрывается все. История
никогда не раскроет количество бесспорного таланта утерянного в рутинных
расшифровках бумаг F.O. да в разливании чая на дипломатических боях за
булочки.
"Он был на консульской, а не дипломатической службе," свысока заметил
Уайлэнд. Он не реагировал на шутки Разерфорда, и не выразил и тени протеста
когда тот, после небольшой очереди подобных высказываний, поднялся уходить.
Так или иначе становилось поздно, и я тоже сказал что пойду. Во время нашего
прощания Уайлэнд так и не сменил своей позы, оставаясь молчать в страдании
официального приличия, но Сэндерс был очень мил и выразил надежду
когда-нибудь снова нас увидеть.
Мне нужно было успеть на трансконтинентальный поезд в довольно мрачном
часу рано утром, и когда мы ожидали такси, Разерфорд спросил, не хочу ли я
скоротать время у него в готеле. Там была сидячая комната, где, по его
словам, мы могли бы поговорить. Я согласился, заметив что это подходило мне
замечательно, на что он ответил: "Прекрасно. Мы можем поболтать о Кануэйе,
если ты, конечно, не устал от этой темы."
Я сказал что нет, ничуть, не смотря на то что едва знал его. "Он уехал
в конце моего первого срока, и я больше никогда не встречал его. Но однажды
он был удивительно добр со мной. Я был новичком, и у него не было никаких
причин для того чтобы поступать так. Пустяковая вещь, но всегда помнится."
Разерфорд согласился. "Мне тоже он очень нравился, хотя видились мы
совсем мало, если судить по времени."
Последовало неожиданное молчание. И на протяжении его чувствовалось что
мы оба поглощены мыслью об одном человеке, значение которого покрывало
краткость наших случайных встреч с ним. И с тех пор я часто замечал что и
другие, будучи знакомы с ним пусть кратко и официально, очень отчетливо
помнили его. Кануэй, бесспорно, был неординарным в юности, и для меня,
познакомившегося с ним в возрасте боготворения героев, память о нем была все
еще романтически ясна. Он был высок и удивительно хорош собой, не только
отличался в играх, но и уходил с любым возможным призом предоставленным
школой. Директор школы, несколько сентиментальный человек, однажды прозвал
его подвиги "велоколепными," что и дало основу его будущему прозвищу,
которое только Кануэй, я думаю, был в состоянии хранить. Его речь в День
Выступлений была на греческом, а на школьных спектаклях, помню, он затмевал
собою всех. В нем было что-то Элизабетинское3 - небрежная уступчивость,
замечательная внешность, и это пылкое соединение умственной и физической
энергии. Что-то от Филип Сидни.4 Цивилизация в наши дни не часто порождает
на свет таких людей. Что-то подобное я сказал Разерфорду, и он тут же
ответил: "Это правда, и в нашем обществе для них всегда находится
пренебрежительное словцо. В случае Кануэйя, это - дилетант. Я полагаю, были
те кто звал его дилетантом, такие как Уайлэнд, например. Уайлэнда не выношу.
Вообще, людей подобного склада - вся эта чопорность, огромное самомнение. И
ты заметил, абсолютно учительский склад ума? Все эти фразки о "долгах чести"
да "сохранении случившегося в пределах школы" - как если бы круглая Империя