"Рольф Хоххут. Берлинская Антигона " - читать интересную книгу авторав минуты, когда сила духа не покидала ее, считала жизнь всего лишь достойной
преодоления, - и все-таки она написала прошение о помиловании и теперь самым унизительным образом зависела от него. Только физическая слабость (так как "пакеты" в своих намеренно перегретых камерах почти не получали еды, лишь изредка - горсть капусты), только эта слабость вытесняла порой ее душевные муки. Нестерпимый голод низводил ее до животного состояния, а истерическая потребность в куске мыла отвлекала ее от мысли, что закон лишил ее даже права на достаточное количество кислорода. В конце концов она и дышала только потому, что не могла правильно оценить военное положение и, поддавшись мании величия, наивно воображала, будто все уладится прошениями о помиловании, хотя, само собой разумеется, прошения эти, несмотря на то, что адресата они не достигали, никогда не отклонялись с чрезмерной поспешностью, а лишь после вполне "гуманного" срока, как то предписывалось постановлением от 11 мая 1937 года. Иногда ее мертвецы - жених, мать, брат - вырывали Анну из объятий страха и содействовали тому, что самое немыслимое - собственный уход из жизни - начинало казаться ей вполне допустимым и отнюдь не пугающим, как истинная, единственно надежная свобода. В такие минуты она была готова к предстоящему. По ночам же, когда она лежала, перевешивала жажда жизни. Днем под непрерывной пыткой тюремных шорохов, когда автомобиль во дворе, шаги, смех, крики и звук отпираемого замка могли возвестить приход палача, она пыталась, сидя на своей скамье под окном, отвернуться от двери, от параши и от удушающих рук, которые после суда денно и нощно тянулись к ее горлу, - пыталась спрятаться за мыслью, что одна лишь смерть может защитить ее. Смерть, а не бог. Ибо ее, слишком юную, равнодушия, с каким он внимал своему творению, безучастный, как тюремная стена. Она ничего не ждала "свыше", ничего, кроме скорой смерти от бомбы, потому что "пакеты" во время налетов на Берлин не переводились с пятого этажа в бомбоубежище во избежание "перегрузки персонала". Однажды ее камеру засыпало осколками стекла - удобный случай вскрыть себе вены, но надежда и слабость помешали ей. Пока же она наконец собралась с духом, наступило утро, и ее охранница, многодетная вдова, часто тайком приносившая Анне яблоко, удалила с почти стерильной тщательностью малейшие осколки. И не только из камеры: при "перетруске" - так эта женщина называла личный обыск - она нашла также острый кусок стекла, который Анна спрятала в волосах под полосатой косынкой как последнее оружие против самого крайнего унижения. Щедрая добрая грудь этой немецкой мамаши заколыхалась от смеха: так ей понравилось, что она оказалась хитрее своей пленницы; оно смеялась без всякой жестокости и очень испугалась, когда впервые за все время увидела слезы в глазах Анны и вынуждена была отказать Анне в ее отчаянной, безумной мольбе вернуть осколок. Она поспешила уйти за яблоком. Теперь даже врач наблюдал за тем, чтобы Анна взошла на эшафот в полном здравии. И действительно, бюрократически налаженная абсурдность "совершения приговора" требовала присутствия медика, когда Анне наконец - пустая формальность на полторы минуты - зачитали необоснованное отклонение прошения и сообщили час казни. Анна, со времени объявления приговора находившаяся в кандалах, безропотно дала приковать свои ноги на короткую цепь и с шестью молодыми женщинами, из которых одна в тюрьме родила ребенка, была доставлена |
|
|