"Василий Федорович Хомченко. При опознании - задержать (Повесть) " - читать интересную книгу автора

гостей своих полюбовниц. И еще есть разные...
- Интересно, - сказал Богушевич, и ему действительно было интересно.
- Послужите больше, все будете знать, ваше благородие.
Обручевка отделялась от города болотом и неглубоким оврагом, на дне
которого поблескивало заросшее камышом и осокой озерцо. Впритык к озерцу
стоял тот самый дом вдовы коллежского асессора, где должны были ждать
судебного следователя пристав и понятые. Немного подальше виднелась
низенькая мазанка с одним оконцем на улицу; вместо двух стекол в окне
висело какое-то тряпье. Богушевич уже был в этой нищенски убогой хате, мало
похожей на человеческое жилье, и с облегчением подумал, что теперь заходить
в нее не нужно.
Проехав еще немного, Носик на ходу лихо соскочил с дрожек, остановил
коня и протянул руку Богушевичу, чтобы помочь ему слезть. Но Богушевич не
воспользовался его помощью, спрыгнул сам, пружинисто и легко.
Из двора вдовы Гамболь-Явцихенко вышли становой с бабьим, немного
одутловатым лицом и два бородатых мужика с бляхами сотских на груди -
понятые. Становой сказал, что разрешил передать в камеру Серафиме ее дитя -
грудное, его надо кормить. Богушевич поздоровался со становым и понятыми,
те вытянулись перед ним по-солдатски. Ему надо было вычертить схему места
преступления на дворе Серафимы. Двор этот был впритык ко двору Параски,
делились они низким плетнем, который можно было просто переступить. Понятой
отворил сплетенную из лозы калитку, и все вошли с улицы во двор. Дворик -
типичный для всех здешних мест. Ходили серые куры и цыплята, что успели
вырасти за лето, пахал рылом землю черный поросенок. Сушились на кольях
ограды жбаны и макитры. Гревшийся на солнце черный кот соскочил с
завалинки, перебежал дорогу перед становым и сиганул на стреху небольшого
хлева.
- Черт, чтоб ты сдох, брысь! - топнул на него становой, но кот так и
остался сидеть на стрехе, всем видом своим показывая, как он доволен тем,
что так ловко сделал тому гадость.
Выглянул из хлева черный пес, тявкнул и, виляя хвостом, шмыгнул назад.
На двор из дома вышла вся в черном - черная душегрейка, черная юбка и
черный платок поверх чепца - дряхлая, маленькая, сгорбленная старуха со
свертком под мышкой. Остановилась во дворе, взглянула на всех так, будто
никого перед ней не было, встряхнула сверток - это была черная постилка - и
повесила на забор.
"Как нарочно все под один цвет подобралось, будто на похоронах, -
подумал Богушевич, и на душе у него возник какой-то болезненный гадливый
осадок. - И старуха в черном, и собака, и кот, и эта постилка, точно
траурный флаг".
- Эй, бабка, есть кто в хате? - спросил ее становой.
- Нема, - прошамкала она, глянула на него заплывшими глазками и пошла
в дом.
Понятые вынесли из дома скамью, Богушевич присел на нее, положил на
колени портфель, достал карандаш, бумагу, начал чертить схему двора.
Задержал внимание на крыльце: на нем-то и задушили Параску среди бела дня,
почти на глазах у прохожих - забор, низкий, с редкими колышками, не был
помехой, с улицы все было видно как на ладони. Первым сюда, на место
преступления, прибыл становой, увидел мертвую женщину и бледных, отупелых
убийц, обеих с детьми на руках: Серафима - со своим, Наста - с Параскиным.