"Эрнест Уильям Хорнунг. Костюмированное представление" - читать интересную книгу автора

значительной мере все упростить. Но нам надо набраться терпения и
понаблюдать. Вероятно, обнаружится дюжина способов, с помощью которых можно
было бы провернуть это дело, но нам придется выбрать только один. В любом
случае это означает, что за домом следует установить наблюдение, хотя бы в
течение недели. А возможно, потребуется и значительно больше времени. Но дай
мне одну неделю, и я смогу определиться более точно. Разумеется, это только
в том случае, если ты даешь согласие участвовать в этом деле.
- Ну конечно же, я согласен! - ответил я с негодованием. - Но почему я
должен дать неделю тебе? Разве мы не вместе будем наблюдать за этим домом?
- Нет, Кролик: два глаза ничем не хуже четырех, а места занимают куда
меньше. Всегда, когда это возможно, охотиться следует поодиночке. Что это ты
так расстроился? Обещаю тебе, когда придет время, и на твою долю выпадет
большая работа. Не переживай, скучать ты не будешь. И если нам повезет, один
из пурпурных бриллиантов поступит в полное твое распоряжение.
В целом, однако, эта беседа не слишком-то меня вдохновила - до сих пор
помню, какой сильный приступ депрессии начался у меня после ухода Раффлса. Я
понял, сколь безрассудно предприятие, на участие в котором я дал свое
согласие. Это было чистое, ничем не замутненное, абсолютное безумство. Но
пристрастие к парадоксам, которыми Раффлс буквально упивался, и его
несколько легкомысленная казуистика, к которой тем не менее он относился с
определенной долей серьезности и которая обретала при его присутствии
видимость полного правдоподобия исключительно благодаря магнетизму его
личности, теряли всю свою притягательность в периоды трезвого размышления. Я
восхищался тем духом чистого озорства, из-за которого он, казалось, был
готов пожертвовать своей свободой и своей жизнью, но, хладнокровно все
взвешивая, я отнюдь не находил этот дух сколь-либо заразительным. Тем не
менее мысль отказаться от участия в авантюре мне даже не приходила в голову.
Напротив, предписанная Раффлсом задержка вызвала у меня чувство нетерпения.
И, возможно, это чувство, а также скрытое раздражение в значительной мере
поддерживались во мне обидой на его самоуверенную решимость со всем
управиться без меня, вплоть до самого последнего момента.
Мысль о том, что таковы уж характер этого человека и его отношение ко
мне, совсем не утешала. В течение почти целого месяца, как я имел основание
полагать, мы были самыми ловкими ворами во всем Лондоне, и все же наши
отношения, как это ни странно, нельзя было считать вполне близкими. Несмотря
на всю свою очаровательную открытость, А. Дж. Раффлс хранил в себе налет
какой-то капризной, почти нескрываемой сдержанности, которая меня крайне
раздражала. Это была инстинктивная скрытность закоренелого преступника. Он
предпочитал держать в тайне даже кое-что из тех обстоятельств, которые,
несомненно, представляли взаимный интерес. Я, в частности, так и не узнал,
каким образом и кому он сдал драгоценности, взятые нами на Бонд-стрит, на
выручку с которых мы оба финансировали теперешний наш образ жизни, ничем не
отличающийся от образа жизни сотен молодых людей столицы. Он упорно сохранял
таинственность относительно этих, а также иных подробностей, которые, как
мне казалось, я уже имел полное право узнать. Я не мог заставить себя
забыть, как он хитростью побудил меня совершить мое первое в жизни уголовное
преступление, еще не вполне мне доверяя. Поэтому, признавая за ним право до
сих пор во мне сомневаться, я не мог не обижаться на него за это. Я ничего
по данному поводу ему не говорил, но обида ежедневно разъедала мое сердце,
причем в течение всей той недели, которая прошла со дня званого ужина в