"Вильям Хорстберг. Сердце Ангела " - читать интересную книгу автора

представить себе дока, как он держит "Веблей" рукояткой вверх, откидывает
голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.
Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство -
единственное логическое объяснение. "Если глаз твой - враг твой..." -
бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната
выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на
комоде, а запас носков и белья - в ящиках.
Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались
патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же "пустышкой", не найдя
патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я
вернул их на место, в Библию.
Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему
прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это
понравится - иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного
доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут
искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.
Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я
опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв,
поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин
и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил
назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на
двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в
ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу
заметит следы взлома.
Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не
нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и
сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже
для меня, потому что док многого не успел рассказать.
Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор
Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На
столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке,
снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец
другой руки на курке револьвера.
Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней
по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И
где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта
ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я
не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть
доктора Альберта Фаулера - не самоубийство. Он был убит.


Глава седьмая

Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были
давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной
христианской лиги напротив "Челси", где я жил, я съездил в "Ипподром
Гэридж", поставил там свой "шеви" и пешком пошел в контору. Около
Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой,
купил вчерашнюю "Покипси Нью-Йоркер". О докторе Альберте Фаулере ни слова.
В начале одиннадцатого я отпер дверь внутреннего кабинета своей