"Сьюзан Ховач. Неожиданный звонок " - читать интересную книгу автора

за свою терпимость позже, когда Джина отправилась в Голливуд; она
забрасывала меня оттуда торопливыми письмами, в которых рассказывала о своей
работе и крайне запутанной личной жизни. Очевидно, моя сдержанная
снисходительность, в которой наши родители усмотрели бы трусость, позволила
Джине сделать меня своей наперсницей. Почта из Калифорнии приходила весьма
регулярно. Первое время Джина пыталась звонить за счет вызываемого абонента,
но я отнеслась к этому без восторга.
"Только три минуты,- говорила я сестре.- Извини, но я сейчас на мели.
Не хочу обедать и завтракать одним йогуртом".
"Но, дорогая, ты не можешь быть бедной!"
Голос Джины при этой мысли становился таким взволнованным, что меня
охватывали теплые чувства к сестре.
"Я думала, что ты зарабатываешь уйму денег, обучая этих несносных
детей..."
"По-моему, сниматься, как ты, в тридцатисекундной рекламе мыла -
гораздо более прибыльное занятие",- сказала я и, тут же почувствовав себя
виновной в чрезмерной скупости, заставила Джину проболтать десять минут и
отказалась от покупки пластинки с записью "Антония и Клеопатры" до лучших
времен...
Джина, однако, отреагировала на мой намек, и вскоре от нее стали
приходить письма. Я ощутила, что прошла мимо своего призвания - я бы могла с
успехом вести в женском журнале колонку для дам, нуждающихся в совете и
утешении. "Не знаю, что тебе сказать,- рассеянно писала я в одном из своих
первых ответных посланий.- По-моему, мое мнение окажется для тебя совершенно
бесполезным. Если я старше тебя на пять лет, это еще не означает, что я
должна обладать универсальными познаниями в области человеческих отношений".
"Но ты такая благоразумная! - прочитала я в следующем письме Джины. -
Такая здравомыслящая! Если бы ты знала, как важно, живя в этом кошмарном,
сумасшедшем городе, иметь, пусть где-то далеко, близкого тебе человека,
способного трезво рассуждать и нормально вести себя..."
Думаю, я стала для нее заменой родителей, символом упорядоченного мира,
который она помнила с детства, и, хотя ничто не заставило бы Джину вернуться
к строгой дисциплине новоанглийской жизни, ей, очевидно, было приятно
сознавать, что этот уклад до сих пор существует и в случае необходимости
примет ее в свое лоно.
Через несколько месяцев этой странной переписки я обнаружила, что люблю
Джину гораздо сильней, чем в ту пору, когда мы обе жили в Нью-Йорке;
расстояние укрепляет приятные иллюзии. По дороге в Париж, где ее ждала
работа фото модели, она оказалась в Нью-Йорке; мы провели вместе
замечательную неделю, но я не могла скрыть от себя то обстоятельство, что
при расставании испытала легкое облегчение. Я казалась себе тихим, укромным
домиком, стоявшим на спокойной, тенистой улочке и внезапно оказавшимся в
эпицентре смерча, который оторвал его от земли, трижды перевернул в воздухе
и швырнул на прежнее место.
К тому июльскому дню, когда я вернулась к себе после прогулки по Пятой
авеню, Джина находилась в Париже уже шесть месяцев. Я съела ленч в обществе
старой подруги по колледжу и покинула квартиру до прибытия почтальона; по
субботам корреспонденцию приносили не раньше полудня. Вернувшись домой к
четырем часам, я едва не забыла заглянуть в почтовый ящик; там меня ждал
авиаконверт с адресом, выведенным под французскими марками знакомым неровным