"Никита Сергеевич Хрущев. Время. Люди. Власть. (Книга 2, Часть 3)" - читать интересную книгу автора

в туалете, где мы собирались мыть руки перед обедом и порою обменивались
мнениями. Туалет был просторный, так что иной раз мы собирались там и
перед заседаниями, и после заседаний. Перед заседаниями говорили о том,
что предстоит, а после обеда обсуждали, с какими последствиями прошла
трапеза.
Когда я обдумывал этот вопрос, мне пришла в голову мысль: о каких
других говорил Берия? Он, видимо, боялся, что если будут
освобождены Шахурин и Новиков, то как бы Сталин не вернулся к вопросу о
Кузнецове и Вознесенском, над которыми суда еще не было. Этого боялись и
Берия, и Маленков. Тогда все "ленинградское дело" окажется под вопросом.
Хотя они согласны были, видимо, освободить Шахурина и Новикова, которые не
стояли на пути ни Маленкова, ни Берии. Правда, Маленков боялся и слово
замолвить о Шахурине и Новикове, потому что его тоже обвиняли по этому же
вопросу. Ведь он покровительствовал наркомату авиапромышленности и
допустил, что появилось много "недоброкачественных" самолетов, в
результате чего мы теряли лучшие кадры во время войны.
Со мною о "ленинградском деле" Сталин никогда не говорил, и я не
слышал, чтобы он где-то в развернутом виде излагал свою точку зрения.
Только однажды он затронул этот вопрос, когда вызвал меня с Украины в
связи с переходом в Москву и беседовал со мной о "московских
заговорщиках". Маленков и Берия все же не допустили освобождения Шахурина
и Новикова. Следовательно, не были освобождены и люди, арестованные по
"ленинградскому делу". Не зная подробностей этого дела, допускаю, что в
следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись.
Происходило это обычно так: когда заканчивалось дело, Сталин, если
считал необходимым, тут же на заседании Политбюро подписывал бумагу и
вкруговую давал подписывать другим. Те, не глядя, а опираясь лишь на
сталинскую информацию, тоже подписывали. Тем самым появлялся коллективный
приговор. Правда, в "ленинградском деле", если рассматривать прежнюю
практику борьбы с "врагами народа", была применена уже широкая судебная
процедура: не только следователи вели следствие, но и приезжал прокурор,
потом был организован суд, на который приглашался актив Ленинградской
парторганизации, на суде велся допрос подсудимых, потом им давали
последнее слово. Ну и что? А в 30-е годы на открытых процессах разве
обстояло по-другому?
Сталину рассказывали (я присутствовал при этом), что Вознесенский,
когда было объявлено, что он приговаривается к расстрелу, произнес целую
речь. В своей речи он проклинал Ленинград, говорил, что Петербург видел
всякие заговоры - и Бирона(15), и зиновьевщину, и всевозможную реакцию, -
а теперь вот он, Вознесенский, попал в Ленинград. Там он учился, а сам-то
родом из Донбасса. И проклинал тот день, когда попал в Ленинград. Видимо,
человек уже потерял здравый рассудок и говорил несуразные вещи. Дело ведь
не в Ленинграде. При чем тут зиновьевщина? В
20-е годы имелась совсем другая основа политической борьбы: шла
борьба взглядов о путях строительства социализма в СССР, тогда можно было
занимать либо ту, либо другую позицию. Я тоже занимал тогда сталинскую
позицию и боролся против Зиновьева. А Бирон - вообще иная эпоха. Это же
несовместимые понятия.
Не помню, что говорили в последнем слове Кузнецов и другие
ленинградцы, но, что бы они там ни говорили, фактически их приговорили