"Павел Хюлле. Вайзер Давидек " - читать интересную книгу автора

один вопрос, а Петр в семидесятом вышел на улицу посмотреть, что там
происходит, и угодил под самую настоящую пулю. Да, я уверен, что с тех слов
должна бы начинаться ненаписанная книга о Вайзере...
Итак, он спрыгнул с сосны и, держа в руке ржавый обшарпанный "шмайсер",
подошел к Шимеку со словами: "Оставь, я сделаю это лучше", или "Предоставь
это мне", или еще короче: "Я это сделаю". Да только вот Вайзер ничего такого
не говорил, не мог он ничего такого сказать, поскольку "шмайсер" перешел в
руки Шимека, а сам он с Элькой ушел по тропинке вниз к разрушенным воротам
кладбища, словно появился только для того, чтобы оставить нам автомат и
удалиться к более важным делам. Казнь не состоялась. Мы окружили Шимека, и
каждый хотел хоть с минуту подержать бесполезную железяку, которая, ничего
не скажешь, все же производила впечатление. К тому моменту Вайзер еще не был
для нас главным авторитетом, и мы спорили о том, чьей стороне должен
принадлежать автомат. Я был в отряде Петра и, конечно, хотел, чтобы он был у
нас, поскольку у противников была каска. В конце концов мы установили новый,
более интересный порядок военной игры. С этого дня после каждого боя Петр
менялся с Шимеком - автомат на каску, - и таким образом мы один раз были
немцами и наш командир надевал каску, а в следующий раз превращались в
партизан и носились между заросшими надгробиями с автоматом в руках.
Думаю, у Вайзера с самого начала был план - опутать нас своими
замыслами, с самого начала он, должно быть, поджидал удобный момент, чтобы,
как в праздник Тела Господня или как на брентовском кладбище, поразить нас
окончательно. Потому что на первых порах, когда мы не знали ничего ни о
подвале на старом кирпичном заводе, ни о взрывах в ложбине за стрельбищем,
ни о его коллекции марок генерал-губернаторства,[3] в тот период, когда,
ничего не зная, мы бегали между надгробиями брентовского кладбища, он
появился и исчез, как исчезает тот, кто приснился нам случайно и кого мы
после не можем забыть, хотя черты его лица, слова и манера поведения
улетучились из нашей памяти. Он внедрил в нас память о себе совершенно
незаметно, и в последующие дни, когда в пыли песчаной дороги возвращались мы
домой через Буковую горку, чаще всего под вечер, в алых лучах заходящего
солнца, именно тогда начали мы говорить о нем. Сначала вроде бы невзначай и
без всякой связи с облаком кадильного дыма и ржавым автоматом, просто так,
задавая вопросы громко и шутливо: а чем он, собственно, занимается, если не
играет вместе с нами, или: зачем эта глупая Элька бегает за ним все время
как собачка, а на нас смотрит свысока, как на банду сопляков, и зачем это он
дал нам автомат, ведь никто из пацанов по своей воле ни за какие сокровища
не расстался бы с такой находкой. Но это еще было совсем не то, что овладело
нами позже, когда мысль о нем не давала нам заснуть и когда мы часами
выслеживали его и Эльку. Тем временем "уха" в заливе воняла все сильнее, и
кто-нибудь из нас через день ездил в Елитково, чтобы поглядеть, как там
дела.

Я посмотрел на Шимека. Его оттопыренное ухо уже не было таким ужасно
красным, оно даже как будто вернулось к своим нормальным размерам. Между
нами сидел теперь сторож, а через открытое окно канцелярии слышались ленивые
звуки сентябрьского вечера, шаги прохожих смешивались с криками детворы, а
солнце освещало красную черепичную крышу дома на другой стороне улицы. Все
дома в нашем районе были крыты красной черепицей, так что в такой вечер, как
этот, на исходе лета, когда солнце приобретает особые свойства, на красные