"Василий Ильенков. Митрофан и Захарка (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

дальше в кусты, пока она не наткнулась грудью на изгородь...
Узел на ремешке сумки, затянутый каким-то сложным, незнакомым способом,
не поддавался усилиям внезапно ослабевших рук. Скрипнув зубами, Митрофан
разорвал ремешок и высыпал на телегу газеты и письма. В маленьком холщовом
карманчике внутри сумки Митрофан нащупал тугой сверток, аккуратно
связанный шнурком от ботинок. Деньги! Он сунул сверток за пазуху и,
кое-как сложив в сумку газеты и письма, погнал лошадь в сторону от деревни.
Митрофану было жарко, хотя дул злой сентябрьский ветер, лицо его
горело, словно ошпаренное кипятком. Он тянул правую вожжу, хотя нужно было
ехать влево, домой, - кто-то другой распоряжался им, приказывал въехать в
деревню с противоположной стороны, и Митрофан безропотно и радостно
подчинялся этому другому, властному и хитрому.
"Верно, и Захарка так делает... все воры так делают", - подумал он и
испугался этой мысли.
Митрофан никогда не крал. Случалось ли ему найти подкову, или
брусочницу, или пеньковое путо, он всегда возвращал их владельцу. Он
считал, что вор - последний человек и его надо убивать. Однажды - дело это
было давно - поймали конокрада, били кольями и цепами, а Митрофан ударил
его кованым каблуком по виску, и не было никакой жалости, когда конокрад
замычал и вытянулся в предсмертных судорогах.
Митрофан презирал рыжего Захарку, когда-то таскавшего у баб яйца,
холсты, кур. И хотя Захарка вступил в колхозу всенародно поклялся, что
воровать больше не будет, Митрофан не верил ему, убежденный, что сын
конокрада несет в себе унаследованное от отца воровское начало. Он был
непоколебимо уверен, что Захарка, а не кто-нибудь другой -ворует огурцы и
капусту с колхозного огорода.
И вот теперь кто-то невидимый, сидевший рядом, приказывал Митрофану
въехать в деревню впотьмах и непременно с другого конца - от больницы, а
не от города, и Митрофан послушно кружил по темному полю.
В тревожном этом кружении по пустому холодному полю было что-то
заманчиво влекущее, чему Митрофан сопротивлялся и против чего невозможно
было устоять,- вот так отец его отталкивал одной рукой стакан с водкой,
зная, что в нем яд гибельного запоя, и в то же время удерживал его другой,
жадной, трясущейся рукой.
К дому Митрофан подъехал совсем хворый.
У ворот его встретил сосед Карп и сообщил о несчастии, постигшем Тараса.
- А в сумке три тысячи наших денег, колхозных, da капусту перевели нам
из города. Вот тебе и заработали! А может, и хапнул? В душу не влезешь...
Ее каждый на замке держит...
Карп помолчал и тихо добавил:
- Поспытать бы его...
Митрофан вздрогнул.
- Ты это брось. Не виноват Tapac.f.
- А ты почему знаешь?
Митрофан продолжал сидеть на телеге, чувствуя слабость во всем теле. В
избе зажгли лампу, и желтый свет ее упал слева на лицо Митрофана.
- Занедужилось, что ли? - спросил Карп, увидев его ввалившиеся глаза.
- Совсем разломило, - немощным голосом ответил Митрофан. - В больницу
ездил... Доктор градусник поставил... Тридцать три градуса...
Карп посоветовал сделать на ночь припарку из льняного семени на грудь.