"Грег Айлс. Смерть как сон" - читать интересную книгу автора

я не могла определить, на что это больше походило - на сон или на смерть.
Цвет тела был неестественно белым - кожа отливала алебастром. На секунду мне
вдруг показалось, что, если эту женщину перевернуть на живот, моему взору
предстанет побагровевшая от притока крови спина...
Почувствовав позади себя неуловимое движение, я нарочито неторопливо
перешла к следующему полотну. Это была уже другая женщина, и лежала она на
плетеной кровати, точнее, на постеленной вместо простыни плетеной циновке.
Полуоткрытые глаза ее, казалось, смотрели куда-то за мое плечо тем самым
остановившимся взглядом, на который я много раз натыкалась в стенах полевых
моргов и у кромки наспех вырытых братских могил... Даю руку на отсечение,
эта женщина выглядела как мертвая. Не факт, что она действительно была
мертва, но художник, безусловно, четко представлял себе, как именно следует
изображать смерть.
И снова я почувствовала, как за моей спиной смыкаются молчаливые ряды.
Едва различимый в полной тишине шорох туфель, слабо угадываемый шелест
одежды, легкое как перышко дуновение чьего-то прерывистого дыхания. Может
быть, они следили за моей реакцией на увиденное? Женщина, запечатленная на
картине, выглядела абсолютно беззащитной. И даже если она мертвая, кто
сказал, что мертвые сраму не имут? Жадно скользящие по ее нагому телу
взгляды этих румяных офисных клерков сильно смахивали на надругательство над
телом погибшего, на последнее и самое оскорбительное унижение. Еще в далекой
древности человек изобрел такую простую вещь, как посмертные покровы.
Усопший имеет право на неприкосновенность! Точно так же как живой человек
имеет право справлять нужду вдали от посторонних глаз. Все нормальные люди
воспитаны на чувстве уважения к мертвым - не столько к их телам, сколько к
памяти о них...
Кто-то заплатил почти два миллиона долларов за такую вот картину.
Возможно, даже за эту самую. Разумеется, это был мужчина. Женщина могла
приобрести ее, пожалуй, только с одной целью - чтобы тут же предать огню. Во
всяком случае, нормальная женщина. Прикрыв глаза, я вознесла в уме краткую
молитву по этой несчастной, изображенной "в состоянии покоя", и по-детски
наивно, но зато изо всех сил пожелала ей оказаться живой...
После этого продолжила осмотр экспозиции.
Следующая картина висела прямо над каменной скамейкой, прилепившейся к
стене. Она была меньше, чем первые, - примерно шестьдесят сантиметров в
ширину и девяносто в высоту. Перед ней стояли двое. Но на картину не
смотрели, вылупившись на меня с почти суеверным ужасом. Клянусь, что в это
мгновение они с ног до головы покрылись "гусиной кожей". Стоило мне
приблизиться, как они суетливо расступились, пропуская меня к полотну. Еще
не успев поднять на него глаза, я пережила мгновенный приступ сильнейшего
беспокойства, а по спине прокатилась мелкая дрожь.
Женщина, как и те, прежние, была без одежды. Она сидела у окна, склонив
голову к плечу и привалившись к подоконнику. Ее кожа была подсвечена то ли
закатным, то ли рассветным солнцем. Полузакрытые глаза скорее могли
принадлежать пластмассовой кукле в витрине магазина детских игрушек, чем
живому человеку. Она была худощавой, руки свободно лежали на коленях, а
длинные волосы спадали темной вуалью ниже плеч. Мне показалось, что она
обернулась ко мне, едва я приблизилась, и хочет что-то сказать...
Я вдруг ощутила привкус железа на языке, а сердце ухнуло куда-то вниз.
Это было не живописное полотно, а... зеркало. Лицо изображенной женщины до