"Александр Иличевский. Бутылка (Повесть о стекле)" - читать интересную книгу автора

времени будто случайно выныривая там, где надо. Этот способ передвижения,
этот способ проистекания пространства, странным образом напоминал принцип
лотереи: где мельтешение шаров, злобно будоража мертворождающееся будущее,
содержит абсолютно все ваши куши
- но выскакивающий нумер раз за разом приходит точно по назначению: на
убийство ваших шансов.
Однако, приглядевшись к городским рекам и речкам, проистекавшим в окне
"понтиака" (передвижение по столице вообще похоже на путешествие по дельте
могучей реки, имя которой - Государство), я вдруг заметил, что видение
города происходит по какому-то совсем не случайному плану. Что оно движется
со своими особенными монтажными ужимками и выкидонами, будто беспредел
катаний на "понтиаке" дадаистическим образом составляет мне метраж
исторического фильма.
Всю дорогу мы норовили замедлиться или вообще беспричинно тормознуть у
какой-нибудь известной городской усадьбы. Так, мы минули кратким постоем -
тургеневский мемориальный домик на Пречистенке, где Иван
Сергеевич почти и не живал, страдая от вечного раздора с норовистой
своей матушкой; на Поварской у Дома Ростовых мы прокатывались едва ли не три
раза сряду, а после сразу же рвали зачем-то поверх
Крымского брода на Воробьевы горы, понятно - с залетом через
Хамовники - чтоб, будто нарочно, дать крюк у Девичьего поля, где стоял
каретный балаган, содержавший Безухова и Каратаева в плену у французов. Я уж
не говорю о бесчисленных проездах по Лучевым в
Сокольниках, где Пьер за сучку Елену подстрелил Долохова. А также о
разлетах у Дома на Набережной, через Каменный мост, на Театральный и
Лубянский, к Музею Маяковского; а потом тут же с залетом на его же
мемориал на Пресне, 36, мы рвали к "Яру" на Грузинах, и после сразу на
Солянку, к Трехсвятительским, к дяде Гиляю, на "Каторгу" и к
Ляпинским трущобам, хранившим великого Саврасова... Вот там как раз я
не выдержал, укачавшись поездкой, и хорошенько проблевался под минералочку
под флигелем Левитана, стоявшим во дворе Морозовской гостиницы, где в
подвале эсеры держали в заложниках Дзержинского... И хотя я и был сурово
пьян, но то, что мне город собирался указать этим "кино", - меня волновало
больше, чем Барсун, во сне слюняво кусающий мое плечо, как младенец мамкин
локоть...
Постепенно насторожившись, я стал кое-что прозревать, но не успел
утвердиться, как Барсун в машине опять - от ветерка, видать, - протрезвел,
стал липнуть к водиле: мол, хлебни глоток - смажь баранку. Вовремя
остраполил его здоровый Петька, успел: водиле-то отказаться неудобно - раз
сам легионер предлагает, он уж и грабли от руля за бухлом протянул. Только
Петька-большой тут ка-ак - шмяк
Барсуна по жирному загривку:
- Ты что, Петюня, по нулям забурел?
Барсун тут же на попятную: бутылку в окошко - швырк.
И смекнул я тогда, кто тут по правде у них настоящий император, а кто
прокуратор выдуманный...
Не успел я размыслить над этим, как Барсун достает из перчатницы еще
одну - и ко мне:
- На - глотни, все равно пропадать!
А я - в несознанку: мне, говорю, не хочется, мне, говорю, и так плохо.