"Александр Иличевский. Нефть" - читать интересную книгу автора

взявшая в оправу шкатулку дворца Ширваншахов; на самом верхнем темнеет
тяжелой зеленью кипарисов парк им. Кирова.
После заката опасно гулять по его аллеям. Особенно юношам-чужакам, не
владеющим местным диалектом.
Поэтому, став для безопасности немым, я ускоряю шаг.
И еще ускоряю его - мимо компании, расположившейся на последней
скамейке аллеи, у самого выхода из кипарисовых сумерек.
Меня окликают.
Я отвечаю по-английски.
Компания выражает сначала смущение, затем восторг.
И смущение, и восторг - варварские.
Меня обжимает гурьба шпаны, усаживает на щербатую скамейку.
Никаких расспросов, мне протягивают сбитую на пятку гильзу "Ялты", за
ней вьется нитка анаши.
Недоуменно затягиваюсь, пыхаю с кашлем - на меня пялится хохот.
Как цыгане - мелко теребя и ощупывая - трогают мою одежду, я
отстраняюсь.
Отстранение мое резко, оно задевает.
Ощерившись, у меня отбирают: папиросу, часы, кошелек, альбом, карандаш,
носовой платок и дыханье.
В карманах оказывается ничего. Вывернутые - жалкие, как обмотки на
подрезанных щенячьих ушах, я тщательно заправляю их и по-английски требую
вернуть мои вещи.
Невнимание. Про себя вижу, как прорезь в печени от скользкой финки
постепенно вместе с кровью переливается в глухоту.
Потеря сознания почему-то мной связывается с тишиной, которой
оглушительно накрывает гребень прибоя.
Примерный перевод того, что слышу: "Сейчас мы покоцаем этого фраера и
наконец-то поужинаем. Вагиф, сгоняй-ка за фуртухой".
Что такое "фуртуха", мне не известно.
Я ложусь на землю, вспомнив, что собаки на лежачего не нападают.
Мягкий песок под щекой тепел, я вжимаюсь в него, становлюсь неровностью
дорожки. Прокатись по мне сейчас велосипед, мой хребет показался бы его
шинам легкой встряской на ухабе.
Лежа, я то представляю, как мои части уже движутся по кишечнику
хулиганской злости, то - как они еще жарятся, насажанные на эту самую
фуртуху. Я ненавижу загадочную фуртуху, хотя догадываюсь, что она ко мне
равнодушна.
Я уверен, меня съедят.
Главарь еще что-то деловито наказывает посыльному Вагифу, но мне уже
ясно, что мое лежание им вот-вот станет невмоготу.
Вагиф, выслушав и покорно кивнув, воровато шныряет в глубь парка,
пропадая за кустами белой, белым прахом цвета осыпающейся акации.
Мне хочется запеть "Интернационал".
Меня снова усаживают. Объясняют: среди них есть художник-любитель,
сейчас он покажет свою искусность: он срисует мой профиль.
Своей неподвижностью я выражаю презрение: моя неподвижность ждет, когда
ей будут возвращены мои вещи.
Они решают, что я позирую.
Я - позер: вместо того чтоб дать деру целым, жду, когда мне вернут то,